Южный узел

Обида друга насмешила Вяземского.

— А что как я приударю за Аннет?

Пушкин задохнулся от возмущения.

— Не посмеешь!

— Почём тебе знать?

Они бы продолжали перебраниваться, если бы дверь в комнату наотмашь не распахнулась и внутрь размашистым шагом не вступила гренадер-баба в чёрном шёлковом бурнусе, капюшон которого она даже не считала нужным накинуть на голову.

— Сударыня, в Италии есть дерево, которое местные жители дразнят бесстыдницей, — сообщил Вяземский.

— Это платан, — не смущаясь, отозвалась графиня Закревская. Она сухо кивнула бывшему любовнику и повернулась к постели Сверчка. — Болеть? — гнев и обида слышались в её голосе. — Или пить? — чёрные глаза обратились на бутылку шампанского. — Сударь, я вас забираю к себе. Иначе увёрткам не будет конца. Мне сказали, вы играете сутки напролёт. Дурно.

— А ваш муж, мадам? — насмешливо осведомился Пётр Андреевич. — Неужели он потерпит любовника под своей крышей?

Аграфена Фёдоровна величественно повернулась к нему.

— А кто его будет спрашивать? К тому же вы удивитесь, князь, но Александр Сергеевич мне не любовник. Друг, советник, даже сводник, может быть, но никак не любовник.

С этими словами великанша сгребла Пушкина в охапку и, не слушая возражений, понесла к двери.

— Ты всегда хотел, чтобы женщины таскали тебя на руках! — нёсся вслед голос Вяземского.

* * *

Анна Алексеевна Оленина очень хотела бы походить на графиню Закревскую, если бы не боялась всеобщего осуждения. Ей бы понравилось, если бы о ней сказали: «дама с прошлым». Но она была барышней, причём барышней на выданье. А барышням прошлое не полагается. Иначе настоящее никогда не превратится в будущее.

Недавно её познакомили с Пушкиным. Но он менее всего мог заинтересовать девицу, хотя и оказывал ей знаки внимания. Сначала рассеянные. Потом по мере посещения дома родителей всё более и более заметные. Это раздражало и дразнило одновременно. Потому что не могло привести ни к чему серьёзному. Но любопытство заставляло Аннет тратить время на то, что никогда не принесло бы плодов, — на разговоры с поэтом.

Они встретились на балу, который давала мадам Хитрово. Елизавета Михайловна держала сочинителя под руку и подводила ко всем гостям, точно угощая невиданным лакомством. Сверчку это не нравилось. Он то кусал ногти, то бормотал дерзости: «Вот вам Пушкин, он весь сахарный, а зад у него яблочный, его разрежут и всем дадут по кусочку».

Расслышав, Аннет рассмеялась. Он посмотрел на неё недружелюбно и уставился в пол.

«Вот неприятный человек, — подумала фрейлина. — Хотя, говорят, гений. И государь его отличает. Потому-то все из кожи вон лезут, чтобы услужить ему. Не его, Пушкина, а монаршего внимания ради. Как у нас всё пошло!»

Насилу расцепив руки с Елизаветой Михайловной, Сверчок забился в угол и стал наблюдать за танцующими, отпуская язвительные замечания. Если бы Аннет слышала, что он назвал её горбатой, писклявой и неопрятной, ни за что бы не подошла.

Оробевшую девушку поманила мать.

— Ступай, отличи нашего поэта, пригласи его в контрданс.

Анне Алексеевне захотелось забраться под стол, но она повиновалась. Небрежность, с которой Пушкин спросил, где её место, лишний раз доказывала его равнодушное пресыщение общими ласками.

«Чем мы, несчастные, платим за своё рождение в женской доле? — думала Аннет. — Вечным презрением своих господ и хозяев. Что несносно. И унизительно».

Тут Пушкин должен был сделать фигуру в танце и пошёл в её сторону.

— Ваши ножки достойны китайской принцессы, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как барышня скользит туфельками по паркету. — Мало кому из петербургских красавиц были бы впору ваши башмачки. Да вы Золушка!

Аннет смутилась.

— Скоро ли вам замуж? — без малейшего стеснения расспрашивал поэт. — За кого изволите? А когда выйдите, станете ему изменять?

Мадемуазель Оленина покраснела до корней волос.

— Что за вопрос? Нет, конечно. Ведь я поклянусь перед Богом.

— А он вам станет, — безжалостно заявил Сверчок. — И не потому, что вы чем-то плохи. Напротив, вы прекрасны. Но сие священное право мужчин. И я ещё не видел ни одного, кто бы им не воспользовался.

«Какое самодовольство!» — с гневом подумала Аннет.

— Даже те, кто выходит замуж по страсти, не могут знать своей судьбы, — возразила она вслух. — Обязанности жены требуют более самоотречения и снисходительности, чем самой пылкой любви. Муж будет часто забывать о своих клятвах, часто увлекаться другими. Но жена преступит ли законы долга? Может ли пренебречь мужем? Никогда.

Сверчок с некоторым удивлением посмотрел в лицо партнёрши.

— Вы редкое создание, — проговорил он. — Но от ваших слов бросает в дрожь. Стало быть, важен не муж, а обеты в церкви?

— В чём поклялась, от того не отступлюсь уже, — вздохнула Аннет. — Хотя и выйду с холодной головой. Да и сама ещё не знаю за кого.

— Вы редкая девушка, — повторил поэт, провожая её на место.

Слова молодой Олениной тронули его до глубины души. Такая в них слышалась сила и одновременно покорность судьбе. Однако выходило, что муж не имел большого значения. За кого бы ни выдали. Это пугало и вместе с тем обнадёживало.

На Анну Алексеевну поэт произвёл странное впечатление: он был некрасив, а в манерах много неделикатности. Арапский профиль портил и без того обезьянье, подвижное лицо. Но вместе с тем ей почудилось понимание и сочувствие в его словах.

Аннет подошла к матери не чтобы поделиться, а чтобы укрыться возле неё. В этот момент рядом возникла хозяйка дома, до неприличия голая мадам Хитрово.

— Вы слышали, Анна Марковна, что Пушкину отказано от дома Урусовых, — обратилась она к мадам Олениной.

— Как так? — всполошилась почтенная дама. — А мы его принимаем. — Что он снова натворил?

— Он? Ничего? — Елизавета Михайловна обмахивалась огромным, прямо-таки египетским веером. Минутами казалось, что именно павлиньи перья опахала и составляют весь её сегодняшний гардероб. — Но Урусовы прочат княжну Софи в фаворитки императору. С тех пор, ну вы сами знаете… А Пушкин в Москве часто у них бывал и, говорят, ухаживал за всеми сёстрами. Называл их «три грации». Теперь же путь ему закрыт.

Анна Марковна фыркнула:

— Какой скандал!

К чему относились её слова, к тройной влюблённости поэта или к участи княжны Софи, дочь не поняла. Её покоробило только, что все так свободно рассуждают об императорской семье. «Вот подтверждение моих слов, — подумала она. — Муж, что бы ни делал, в своём праве. А супруга изменит ли долгу? Никогда».

В этот миг двери распахнулись, и в залу без сопровождения прошествовала графиня Закревская. Она никуда не ездила об руку с мужем.

«Смелая дама, — отметила Аннет. — Но за эту смелость приходится платить репутацией. И не потеря ли репутации делает даму смелой?» Она сама уже очертила для себя границы, за которые не перейдёт. И возникший в зале женский ропот, сопровождавший бесстыдную Аграфену, только подтверждал правильность подобного выбора.