Z — значит Зельда

— Природа испытывает вас и, если сочла достойным, позволяет прожить еще один день.

Они пустились в обсуждение дичи, снаряжения и методов выживания. Хемингуэй, несомненно, был хорошо подкован в этой области и горел энтузиазмом. Индивидуальности ему не занимать. Он бил наповал, и легко можно было упустить момент, который я заметила еще в его произведениях: он слишком много усилий прикладывал, чтобы казаться настоящим мужчиной. И все же он был достаточно обаятелен, интересен и необычен, чтобы Скотт со своим безграничным любопытством попался на крючок.

Я оставила их за разговором и отправилась на поиски Паунда.

— Потанцуйте со мной?

— Тут нет оркестра. — Он засмеялся.

— Я буду напевать вам на ухо. Вам нравится вальс? Или, может быть, решитесь на танго?

— Напевайте, я последую за вами, — радостно согласился он.

— Я буду напевать, но если вы не хотите утратить свою мужественную репутацию в этом городе, то вести лучше вам.

* * *

Позднее тем же днем мы со Скоттом шли по Монпарнасу в «Бобино», где пел Жорж Гибур. В этом районе парижская жизнь била ключом — сумбурная, веселая, трагичная, пугающая, несущая надежды и разочарования. Мы брели вдоль кафе, переполненных мужчинами и женщинами, которые спорили, смеялись и пели песни своих родных краев. Проходили мимо закрывающихся лотков, благоухающих цветами и табаком, и куда менее благоухающих, одетых в лохмотья нищих, при виде которых брезгливость побеждала сочувствие.

Подбежали, протягивая руки, двое измазанных сажей мальчуганов в коротких штанишках. При их виде у меня сжалось сердце — почему они не дома в кроватках? Есть ли у них вообще дом? Есть ли детство? Они были достойны большего — такого же детства, как у Скотта или у меня, или даже у Хемингуэя с его нарочито мужским воспитанием. Чего угодно, только не жизни на улице.

Я вложила им в ладошки несколько монет.

— Этот Хемингуэй источает мужественность, да? — обратилась я к Скотту. — Все эти разговоры о рыбалке, охоте, свежевании пойманной дичи…

— Он охотник, такова уж его натура.

— Merci, madame! Merci, merci beaucoup, belle dame!

— De rien. Rentrer a la maison, aller au lit! — ответила я мальчуганам. Мы со Скоттом продолжали свой путь. — Знаю… Но я выросла среди парней, которые не понаслышке знали такую жизнь, и они не обсуждали целыми днями природу, не придавали ей романтический флер, на котором играет Уэм, или Хем, или как там его называют. Серьезно, он писатель, живущий в Париже, — вот кто он такой и ничем не отличается от других, от тебя.

— А знаешь, я никогда не рыбачил. Я не хотел говорить ему…

— Тебе бы совсем не понравилась рыбалка. Часами сидеть, скрючившись, в утлой лодочке или на каком-нибудь бревне или камне. И рыба дурно пахнет, и еще наживка…

— Похоже, это тебе рыбалка совсем не нравится. Думаю, он прав: есть что-то честное и благородное в том, чтобы вызвать природу на поединок.

— Он не упоминал о своей жене, пока я танцевала с Паундом?

— Осторожнее с ним, — предупредил Скотт.

— С кем, с Хемингуэем?

— С Паундом.

Я выпустила руку Скотта, чтобы сделать несколько пируэтов.

— Ему хватает чем заняться. К тому же я не люблю делиться.

— Жену Эрнеста зовут Хэдли, она из Сент-Луиса. И у них мальчик, кажется, ему сейчас восемнадцать месяцев. Помнишь, какой была Скотти в этом возрасте? Настоящий кругляшок! Не могу вспомнить, как ее называли Ринг и Эллис. Не тыковкой…

— Маленькая мисс Щечки. — Я перестала кружиться и снова пошла вровень с ним.

— Как? Нет. Не помню такого.

— Я удивлена, что ты хоть что-то помнишь из Грейт-Нека. Да и я сама тоже. А мне интересно вот что: какой женщине взбрело в голову связать свою судьбу с Уэмом?

— Ты же знаешь, некоторые, кто со мной знаком или хотя бы слышал обо мне, задаются тем же вопросом относительно тебя?

— Может быть, — согласилась я, переплетая наши пальцы. — Разница в том, что в тебе нет ни капли фальши.

— А в нем, думаешь, есть?

— Человек, который так часто говорит о подлинности, просто обязан быть насквозь фальшивым.

Скотт покачал головой.

— Ты не права. Он слишком юный и искренний, чтобы разыграть такое представление. Он настоящий. Дай ему шанс, Зельда, и сама увидишь.

Той ночью Скотт особенно истово трудился в постели.

— Если не забеременеешь к лету, — заявил он, когда все закончилось, — нужно будет найти специалиста, чтобы осмотрел тебя. Вдруг есть какое-то лекарство или процедуры…

— Нужно просто подождать, Део. Еще и полугода не прошло после операции.

— Доктора-«макаронники» сами не знают, что лепечут. Тебе нужно сходить к врачу здесь — французы продвинулись в медицине намного дальше итальянцев. — Он взбил подушку и повернулся на бок, положив руку мне на бедро. — Я назначу тебе прием у самого лучшего специалиста. Мне бы очень хотелось сына.

Глава 31

Как нам предстояло вскоре узнать, американка Гертруда Стайн, чей салон мог посоперничать с салоном Натали, жила по своим правилам. Казалось, она никогда не была молодой — будто ее высадили в дом номер 27 по улице де Флер уже женщиной средних лет, с полностью сформировавшимися внешностью и репутацией. Любой, кто знал мисс Стайн, восхищался ею, а самым ярым ее поклонником, по крайней мере в то время, был Эрнест Хемингуэй.

— Она так и притягивает к себе, — признался нам Хемингуэй как-то в конце мая, когда мы ужинали у него.

В тот день мы познакомились с его женой Хэдли. Когда она встретила нас в дверях, ее внешность шокировала меня не меньше, чем кошмарная смрадная лестница, по которой мы только что поднялись. Я представляла себе кого-то нахально-очаровательного, как Сара Мэйфилд, или знойную соблазнительницу вроде Таллу. Хэдли не походила ни на ту, ни на другую и ни на кого из тех женщин, которых ожидаешь увидеть рядом с красивым, полным сил мужчиной.

Говоря откровенно, она была обычной простушкой. Темные волосы, невнятная стрижка — подозреваю, когда-то они были коротко обрезаны, как у меня. Поверх серой блузки и длинной шерстяной юбки более темного оттенка она повязала передник. Ее туфли были похожи на те, что я видела на крестьянках, бредущих по булыжным аллеям с тюками одежды на спине. Круглое и словно мальчишеское лицо украшала искренняя улыбка и теплый взгляд. Она мне сразу понравилась.

Хэдли говорила о Гертруде Стайн:

— Мы сделали ее крестной нашего Бамби. И к Тати она тоже была очень добра. Ее отзывы очень воодушевили его.

— Ты дал ей почитать свои работы? — удивился Скотт.

Меня скорее удивило, что Хэдли называла Хемингуэя «Тати». Конечно, у меня тоже имелось для Скотта ласковое прозвище, которое могло показаться странным, но поэтому я никогда и не использовала его на публике.

«Тати, — подумала я. — Как странно».

Мы передавали по кругу незатейливые фарфоровые миски с картошкой, горошком и кусочками говяжьего рагу.