За час до полуночи (пер. Максима Дронова)
Шрифт:
– Это его рук дело?
Роза даже не пыталась возражать. Она откинула голову, и в этом жесте чувствовалась прежняя гордость.
– На нем тоже остались мои отметины.
Я повернулся, и Чиччио, увидев мое лицо, тотчас же отскочил, придерживая раненую руку.
– Пожалуйста, не надо, синьор! – Он попытался заговорщицки улыбнуться мне, как мужчина мужчине. – Эта женщина – шлюха из самых грязных закоулков Палермо. Все знают, кем она была раньше, до того, как ее подобрал синьор Хоффер.
Он снова подобострастно улыбнулся, повернувшись спиной к лестнице.
– Ты находишь, что это забавно? Тебе нравятся шутки? Ну так посмейся!
Я изо всех сил ударил его ногой в пах. Он заверещал, согнувшись пополам, и я двинул его коленом в лицо, так что он покатился с лестницы. Дважды перевернувшись, он распластался на нижней площадке. С минуту он лежал неподвижно, потом – к моему величайшему изумлению – поднялся и заковылял прочь: одна его рука – очевидно, сломанная – беспомощно свисала.
Я повернулся к Розе.
– В тот день, когда ты начнешь стыдиться своего прошлого, я расскажу тебе кое-что про себя, отчего ты поймешь, что грешна не более, чем Пресвятая и Непорочная Дева Мария. Но сейчас мне надо идти. Берк ждет меня наверху, в висячем саду на крыше.
– Нет, Стейси, их там двое. Они убьют тебя!
– Навряд ли. Хотя все возможно в этой жизни. – Я вынул из кармана бумажник и протянул ей. – Если что-то сорвется, эти деньги помогут тебе. А теперь оденься и жди меня внизу, в одной из машин.
Я уже начал поворачиваться, но Роза обхватила меня, притянула к себе, но не поцеловала. Она молчала, но ее лицо было красноречивее всяких слов. Я осторожно высвободился из ее объятий, и она не пыталась остановить меня.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Дверь на верхней площадке лестницы распахнута настежь, сад снова залит светом прожекторов – чудное, восхитительное местечко, благоухающее под дождем.
Я на секунду остановился у двери, обдумывая ситуацию, потом прошел дальше по коридору, толкнул еще одну дверь и очутился в какой-то комнате, напоминающей рабочий кабинет.
Здесь темно, неизменные стеклянные двери на крышу открыты.
ОТКУДА ОН ЖДЕТ МЕНЯ – ВОТ ЧТО СЕЙЧАС САМОЕ ГЛАВНОЕ.
Я стоял в темноте, опустошенный, внезапно ощутив себя очень усталым и охваченным каким-то странным фатализмом, который, казалось, нашептывал мне, что в действительности все это не имеет значения – ничто не имеет значения сейчас. Наш путь предопределен – мой и Берка. Чему быть, того не миновать.
Я в три прыжка проскочил стеклянные двери и нырнул в зеленые джунгли сада.
Его голос прозвучал очень ясно:
– Сюда, Стейси, наверх. Я знаю, что ты здесь.
– Я и ты, Шон? Только мы двое?
– Как всегда, Стейси, малыш. – Чем сильнее ощущался его ирландский акцент, тем меньше я верил ему. – Пайета нет. Он понес наш багаж к самолету. Мы улетаем сегодня ночью.
Это была ложь. Несомненно. Ведь сколько бы Хоффер ни успел заплатить ему, оставался еще чек на предъявителя на пятьдесят тысяч долларов в том банковском сейфе в Палермо, и, так как сегодня воскресенье, он никак не мог получить чек после возвращения из Каммараты. А такие деньги он ни за что
не оставит.Однако, повинуясь все тому же необъяснимому фатализму, я решил играть по его правилам и, продравшись сквозь папоротники, вышел на узкую тропинку между двумя живыми изгородями. Он стоял в конце тропинки, на террасе, за кованым железным столом; руки его были убраны за спину.
– Что у тебя там, Шон? – окликнул я.
– Ничего, Стейси. Ты что, мне не веришь?
– После того, что случилось в горах – после Каммараты?
Он вытянул обе руки перед собой: в них ничего не было. Потом медленно произнес:
– Мне очень жаль, но я же знаю – ты ни за что бы не пошел на это убийство. – Он покачал головой, и в его голосе послышалось нечто, похожее на восхищение. – Но ты, Стейси – о, Господи, ты неуязвим. Я думал, от тебя и мокрого места не осталось.
– Теряешь нюх, Шон, – возраст... – заметил я. – Если хочешь знать, девушке вы тоже не причинили большого вреда. С ней все в порядке. А вот Хофферу повезло меньше. Сейчас он, должно быть, уже пытается оправдаться перед дьяволом.
Это его проняло, и с его лица исчезла усмешка.
– Ты – грязная свинья, Шон, – сказал я. – И всегда был ею, только раньше я этого не замечал. Нет никаких оправданий тому, что ты сделал там, наверху в горах. Вы с Хоффером, должно быть, отлично поладите, когда встретитесь в следующий раз.
– Ты ведь не можешь убить меня – вот так, хладнокровно, – Стейси, после всего, через что мы прошли вдвоем?!
Он, словно в недоумении, развел руками.
– Именно это я и намереваюсь сделать, – сказал я, и тут Роза пронзительно закричала в дверях, у меня за спиной.
Метнувшись в сторону, я упал на живот, и боль пронзила мое правое плечо, а Пайет Джагер выскочил из-за увитой виноградом решетки не далее чем ярдах в семи или восьми от меня.
Как ни странно, оружием, которое он сжимал обеими руками, оказалась «люпара», по-видимому, принадлежащая одному из людей Хоффера; как раз то, что надо, для убийства на близком расстоянии.
Я выстрелил в него трижды; две пули вошли ему в сердце, а третья – в горло, когда он повалился вперед, уронив «люпару». Я повернулся – «смит-вессон» на изготовку – и посмотрел прямо в дуло «браунинга», неподвижного в руке Берка.
– Я сунул его сзади за пояс, – объяснил он. – Ну и кто же на этот раз потерял нюх?
– Неужто ты не прольешь ни слезинки по возлюбленному дружку? – спросил я.
Лицо его словно окаменело.
– Ублюдок, я давно уже хотел посмотреть на тебя вот так!
– Но я был нужен тебе, не правда ли? – сказал я. – Я только сегодня вечером это понял. Ты заставил их тащить меня там, в Лагоне, когда я был ранен, только из-за того, что нуждался во мне. Без меня ты был ничто. – Я хрипло рассмеялся. – Великий Шон Берк. Ну не смешно ли?! Каждый сделанный тобою когда-либо шаг, каждый план был рожден у меня в голове. Без меня ты был ничто, а я-то считал тебя чем-то вроде Бога. Без меня ты даже не смог бы проникнуть в Каммарату или подойти ближе чем на десять миль к Серафино и девушке.