За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Врач кивнул головой – самому себе, разумеется, и сунул стетоскоп в карман.

– Ну как плечо? Беспокоит?

– Немного, когда двигаюсь.

Дверь за спиной доктора отворилась. Я почувствовал присутствие деда еще прежде, чем различил ни с чем не сравнимый аромат гаванской сигары, и тут он предстал передо мной – лицо задумчивое и спокойное, как всегда. Просто Цезарь Борджиа, вновь возродившийся к жизни, бессмертный и неуязвимый.

– Ты, похоже, вечно будешь таким, дед? – проговорил я.

Словно угадав ход моих мыслей, он улыбнулся.

– Он ведь нас всех переживет, мой внучок, а? Как ты считаешь, Таска?

– Ну уж эту-то пулю – без сомнения. Хотя придется потрудиться над его правой рукой, а то она может стать не такой подвижной, как левая.

Доктор Таска взглянул на меня с легким укором.

– Не нужно вам было ею пользоваться, молодой человек. Напрасно вы это делали.

Я промолчал, а он повернулся к деду:

– Меня беспокоит его общее состояние. Откровенно говоря, он стоит на краю пропасти. Достаточно легкого толчка – и он полетит в бездну.

– Слышал? – Дед еле удержался, чтобы не ткнуть меня тростью. – Хочешь умереть молодым, да?

– А что ты можешь предложить взамен?

Я пытался говорить весело и беспечно, однако Таска, по всей видимости, не разделял моего настроения.

– Вы, по-моему, были в тюрьме.

Я кивнул:

– Нечто в этом роде – в египетском лагере.

– В кандалах, вместе с каторжниками? – На лице его впервые за все это время появилось выражение озабоченности. – Теперь все ясно.

Он снова повернулся к деду.

– Когда он снова встанет на ноги, он должен прийти ко мне для тщательного обследования, капо. У него, очевидно, поражены легкие; есть также определенные признаки, что он не окончательно оправился после черной лихорадки, а это может вызвать осложнения на почки. Ему потребуется не только лечение, но и хороший уход и отдых – несколько месяцев полного, абсолютного покоя.

– Благодарю вас, доктор Килдаре, – сказал я. – Вы меня просто осчастливили!

Таска, казалось, совершенно растерялся, не зная, как понимать мою реплику, но тут дед отпустил его.

– А теперь возвращайтесь к девушке. Я хочу поговорить с моим внуком наедине.

К стыду своему, я только теперь о ней вспомнил.

– Так значит, Джоанна Траскотт тоже здесь? Как она?

Дед пододвинул себе стул и сел.

– С ней все в порядке, Стейси. Таска – опытный специалист по нейрохирургии, лучший на Сицилии. Он привез с собой портативный рентгеновский аппарат и тщательно обследовал девушку. Ей повезло – кости черепа не затронуты. Конечно, останется шрам, может быть, даже на всю жизнь, но, думаю, хороший парикмахер сумеет это поправить.

– А не лучше ли было бы перевезти ее в клинику?

Дед покачал головой.

– Нет никакой необходимости. Здесь ей обеспечены наилучшие уход и лечение, и здесь безопаснее для нее.

Я попробовал сесть, ощущая где-то внутри, под сердцем, противную сосущую пустоту.

– Так значит, Хофферу все известно?

Дед ласково подтолкнул меня обратно на подушку.

– Только о том, что его падчерица погибла. Это, разумеется неофициальные сведения, поэтому еще рано говорить об этом открыто. Хоффер говорил со мной по телефону.

– И сказал тебе?..

Дед покачал головой:

– Он попросил, чтобы собрание Общего Совета назначили на сегодняшний вечер. Он будет здесь через полчаса.

– Не понимаю, – сказал я. – Какого еще Общего Совета?

– Ты что же, думаешь, я один представляю всю мафию, Стейси?

Он засмеялся.

– Конечно, я капо – капо на всей Сицилии, но наиболее важные решения принимает Совет. У нас есть законы, которым следует подчиняться. Даже я не могу их нарушить.

Дед передернул плечами:

– Без этих законов мы ничто.

ДОСТОПОЧТЕННОЕ ОБЩЕСТВО. Я потряс головой.

– Ладно, может быть, в голове у меня не совсем прояснилось, но я все же не понимаю, что тут понадобилось Хофферу.

– Сначала расскажи мне, что произошло в горах. А потом уж продолжим.

– Ты что, хочешь убедить меня, что не знаешь?

– Лишь кое-что. Ну же, будь умницей и расскажи мне все по порядку.

Я рассказал ему обо всем, во всех подробностях, в том числе и о подозрениях, зародившихся у меня с самого начала, и он выслушал все это совершенно бесстрастно – даже мое умышленно красочное описание бойни.

Когда я закончил, он с минуту сидел молча.

– Почему ты пошел на это, Стейси, вот чего я никак не могу понять. Ты же знал, что этот Берк что-то крутит, ты не доверял Хофферу, ты понимал, что даже я не был честен с тобой до конца, и все-таки пошел туда.

– Бог его знает, – ответил я; теперь, размышляя обо всем этом, я и правда не мог понять, почему так поступил. – Нечто вроде стремления к смерти, наверное. – Слова были мои, и все-таки, когда я произносил их, все во мне восставало против случившегося.

– Нет, к дьяволу! Это все Берк – всегда Берк. Что-то такое между нами, чего я даже себе не могу объяснить. Нечто, в чем я еще должен удостовериться. Больше я ничего не могу сказать тебе.

– Ты ненавидишь его, правда? Вот в чем все дело.

Я немного помолчал, обдумывая его слова, потом медленно произнес:

– Нет, это больше, чем ненависть. Гораздо больше. Он увлек меня за собой в темный, им самим сотворенный мир, превратил меня в то, чем я не был, лепил из меня все, что ему требовалось. Там, наверху, в горах, он сказал мне, что болен, чтобы хоть как-то объяснить свои действия. Думаю, он пытался таким образом оправдать свой поступок, но он лжет даже себе самому. Порча проникла в него гораздо раньше, чем его легкие начали гнить. И оправдания тут ни к чему.

– Ага, вот теперь для меня что-то забрезжило, – заметил дед. – Ты ненавидишь его за то, что он оказался не таким, каким представлялся тебе прежде.

Он был прав, разумеется, и все-таки дело было не только в этом.

– Что-то в нем было. В те дни, когда я встретил его впервые, он показался мне единственной реальностью, чем-то надежным в этом безумном, свихнувшемся мире. Я верил ему безоглядно.

– Ну а потом? Что случилось потом?

– Ничего. Это я изменился, он-то остался прежним. Он всегда оставался тем, что и теперь, – вот в чем весь ужас. Того Шона Берка, которого – как мне представлялось – я знал в Лоренцо Маркесе и позже, просто никогда не существовало в действительности.