За голубым сибирским морем
Шрифт:
В развитии сельского хозяйства крупную роль сыграли декабристы. Они развели здесь огородничество, табаководство, бахчи. Братья Бестужевы завезли в этот край мериносовых овец, пчел.
Русские научили местных жителей косить сено, строить дворы, содержать скот в лучших условиях, с большей продуктивностью.
…Необходимые материалы были изучены. Осталось просмотреть всего лишь один том.
Прямо из редакции Павел зашел в городскую библиотеку, где ему теперь выдавали даже редкие издания, получил нужную книгу и домой.
Ликующий вбежал в комнату и, потрясая пожелтевшей от времени книгой, заговорил:
— Нашли, Аннушка,
— Хорош, хорош, — с обидой сказала Аня, — то пропадаешь вечерами, то дома торчишь над книгой. И на улицу тебя не вытащишь.
— Аннушка, это последняя книга, кончаю.
Садясь за стол, вполголоса декламировал любимые стихи:
Неведомая, дикая, седая, Медведицею белою Сибирь, За Камнем, за Уралом пропадая, Звала, звала в неведомую ширь… [7]Шуршала бумага, скрипело перо… Прочитал последнюю страницу, протер уставшие глаза и задумался.
«Старший брат вел младшего за руку, учил жить, учил, а ты?!.»
Павел уже представлял, как он снова придет к директору музея Веткову, к этому вылощенному толстяку с серыми, прищуренными глазками и выложит свои доказательства.
7
И. Сельвинский, «Сибирь».
«Обо всем напишу, уважаемый товарищ Ветков, обо всем. Теперь уж… Прошлое, настоящее. А отдел «Социалистическое строительство?» Вас лень задавила. Пусть люди это знают».
Павел давно уже вынашивал в мыслях заголовок: «Краеведческий музей — на ложном пути». Написал его, потом порылся в папке, нашел вырезку из «Правды», прочитал ее и начал писать.
«В день 25-летия Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики трудящиеся Бурят-Монголии заявили:
«До присоединения Забайкалья к России бурят-монголы систематически подвергались набегам диких орд монголо-маньчжурских, ханов и феодалов. Эти набеги повторялись столь часто, что бурят-монгольскому народу грозило полное истребление. Присоединение Забайкалья к России спасло бурят-монголов от этой участи…»
Пишет, перечитывает, находит лишние слова, вычеркивает их и снова пишет.
«…Ведь только при помощи русских в первой половине XIX века вырос выдающийся бурятский ученый Доржи Банзаров.
…В годы строительства социализма в нашем крае… Однако краеведческий музей и его руководитель т. Ветков…»
Аня уже несколько раз звала его ужинать. На этот раз сердито крикнула:
— Не хочешь есть, что ли?
Она все еще сердилась на Павла за те вечера.
За все время ужина Аня так и не улыбнулась ему сегодня. У Павла настроение тоже упало. Начал работать, но прежней легкости в письме уже не было.
Кончив кухонные дела, Аня вымыла себе морковку, изрезала ее на длинные дольки и улеглась на диван. Читала «Огонек» и потихоньку хрустела морковкой.
Павел вначале как бы не замечал этого приглушенного, но методически повторяющегося хруста,
потом невольно стал прислушиваться: хрум, хрум, хрум, хрум… Вот перестала.В комнате — настороженная тишина. Проходит минута-две. Павел соединяет концы разорванных мыслей, начинает развивать их, вести повествование, но в этот миг снова: хрум, хрум… Он пытался не слушать, но неторопливый, крадущийся хруст, не спрашиваясь, настойчиво лез в уши, и Павел никак не мог сосредоточиться.
И Павлу начинало казаться, что Аня нарочно так ест, чтоб позлить его. Он склонился над книгой, заставляя себя читать. В комнате раздавался тот же хруст, раздавался совсем близко, рядом, вот здесь, возле самого уха.
Павел несколько раз порывался сказать «перестань», но не хотелось огорчать ее, она и без того уж… А нервничать ей нельзя.
Он вышел на кухню. Налил чашку густого чая, выпил. Снова сел за стол и стал перечитывать рукопись.
Аня услышала шепот мужа, догадалась. Отодвинула тарелку с морковью, посмотрела на Павла — пишет. Брови сдвинуты, на лбу складки. Вот перестал писать, подумал, что-то прошептал, и снова его рука строчит. Слышно, как, шурша, бежит по бумаге новенькое, острое перо.
Резкий толчок сына заставил Аню встрепенуться. «Подойти к Павлу… прервется, заодно отдохнет… Устал, наверно».
Но она так и не решилась, хотя ей очень хотелось мужу сказать, как их озорник бушует.
С машинки получилось больше пятидесяти страниц. Павел за голову схватился: куда тут в газету — целая брошюра. Тогда он решил эту рукопись предложить лекционному бюро, а для газеты оставить самые «выжимки».
Еще три вечера потратил. Пытался сделать подвальную статью — не вышло. После безжалостных сокращений осталось десять страниц. Прикинул: примерно, три коленки на газетной полосе. Это допустимо.
Утром шел в редакцию возбужденный, не чувствуя земли под ногами, словно на крыльях. Перед его глазами то появлялись, то исчезали страницы истории.
…Караваны в Китай движутся… Россия вышла к океану!..
Нет, не зря перечитал горы книг, исписал стопы бумаги… Сколько радости, однако, дает человеку труд!.. Интересно, как Ряшков воспримет статью?
В коридоре Грибанов встретил Шмагина, радостно сообщил:
— О музее кончил.
— У-у, брат! Поздравляю.
— Сегодня сдам редактору.
Павел направился было в свой кабинет, но Шмагин взял его за рукав, придержал:
— Один щекотливый вопрос есть, поговорить надо.
— Сдам материалы в номер, зайду.
…Сначала Шмагин заговорил о делах. Спросил, сдал ли статью, сообщил, что рудничный вопрос в Москве все еще не решен, но предложением заинтересовались, рассматривают, значит, дело стоющее.
— Недаром переживали! — Он улыбнулся, но тут же посерьезнел.
— А теперь вот о чем, Павел Борисович. Ты жену любишь?
— Разумеется…
— И Ружену тоже?..
— Я не понимаю.
— Как это не понимаешь? — Шмагин ткнул пальцем в дужку очков и уставился на Павла. — Две любви в одном сердце. Ах, какое оно у тебя большое! Будешь ходить этаким многолюбом…
Павел вспыхнул.
— К чему это ты? Допустим, что что-то и было. Но это вас не должно беспокоить. Сам переживаю, сам разберусь, сам все улажу.
Дверь кабинета отворилась, вошла Люба. Она сердито посмотрела на Павла, сказала:
— Вас к телефону.