За Москвою-рекой. Книга 2

У Юлия Борисовича загорелись глаза.

— Каким же образом?

— Это особый разговор, — уклончиво ответил Шагов.

— Вы-то сами зарабатывали такие деньги?

— Случалось и больше…

— И тоже попались!..

— Я, дорогой, попался не за это! — Шагов махнул рукой, покачал головой. — Может быть, когда-нибудь расскажу… Никому не рассказывал, но вам, дорогой, расскажу. А теперь хотите послушать приключения делового человека, повесть о том, как он делал деньги?

— С превеликим удовольствием.

— Тогда наберитесь терпения. Если мой рассказ наскучит вам, скажите. Я не обидчивый, не бойтесь. — Шагов заварил свежий чай, опять наполнил кружки, протянул Юлию Борисовичу пачку сахара, целый ворох румяных сушек и приготовился к рассказу.

— Я прошел очень большую, яркую, заполненную интересными событиями жизнь, — начал он. — И чтобы вам было понятно все, начну с самого начала. Не возражаете?

— Что за вопрос, нет, конечно, — согласился Юлий Борисович.

— Мои предки до седьмого поколения были духовного звания, и настоящая моя фамилия Попов. Я потом стал Шаговым, при обстоятельствах, тоже не лишенных интереса. Отец мой первым изменил семейным традициям и вместо духовной семинарии окончил одесское коммерческое училище, а впоследствии стал владельцем крупного дела по экспорту хлеба. За короткое время он накопил большое состояние, и родня простила бы ему измену, если бы он не влюбился в красивую еврейку и вопреки воле родителей не женился на ней, чем вызвал гнев не только отца с матерью, но и всей многочисленной родни. Они отреклись от моего отца и до самой революции не разговаривали с ним. Родился я в благословенном городе Одессе. Я много видел городов, но такого, как наша Одесса, никогда не встречал. Представители каких только наций и народов не встречались тогда у нас! Какие только не совершались сделки за мраморными столиками в кафе. Можно сказать без преувеличения, что всякий, кто хоть немного умел шевелить мозгами, мог делать там деньги.

После короткой паузы во время гражданской войны, когда уехали от нас французы и греки и город захватили большевики, жизнь опять в Одессе стала бить ключом. В годы нэпа в наш порт ежедневно швартовались десятки пароходов, шхун, наполненных заморскими товарами, не говоря уже о контрабандистах, тайком подкрадывающихся к нашим берегам на моторных лодках.

Многочисленные рестораны, кондитерские, кафе, всякого рода бары и увеселительные заведения работали вовсю. На улицах, в особенности примыкающих к порту, шум не утихал до рассвета. Везде музыка, танцы, веселье.

Бывали у нас и грандиозные драки, когда пьяные матросы бежали по улицам с криком «Полундра, наших бьют», сокрушая все на своем пути. Они как дикие звери бросались на матросов с других кораблей, ломали друг другу ребра, нередко и черепные коробки. Даже милиция не всегда рисковала вмешиваться в эти драки, настолько они бывали грозными.

Вы, верно, слышали, что до революции даже во времена нэпа Одессу звали мамой. В это слово вкладывался определенный смысл, — там было раздолье для любителей легкой жизни.

До революции у нас орудовали крупнейшие дельцы со всего земного шара, среди них особенно много греков, турок, обрусевших итальянцев, но, конечно, и своих русских, евреев и армян. Некоторые, захватив ценности, уехали с интервентами, другие остались, затаились, а во время нэпа опять всплыли на поверхность. Дельцы проводили целые дни за мраморными столиками, у Фалькони или в других кофейнях, пили черный кофе, играли в карты, домино, судачили о мировых проблемах и играючи заключали сделки. Продавали и покупали большие партии кофе, какао, шелк, трикотаж, меха, лес. Спекулировали иностранной валютой, торговали золотом, драгоценными камнями, иногда и живым товаром. Дельцы за один день сколачивали целые состояния, разорялись и кончали жизнь самоубийством. Промышляли знаменитые аферисты, медвежатники — взломщики стальных сейфов, налетчики и фальшивомонетчики.

Забыл вам сказать, что я ровесник века, и когда мне исполнилось восемь лет, отец отдал меня учиться в гимназию. К наукам у меня были незаурядные способности, и если бы не воздух нашего города, пропитанный запахом наживы, то весьма возможно, что жизнь моя сложилась бы иначе. Скажите, пожалуйста, зачем мне нужно было уезжать после окончания гимназии в Петербург или Париж и поступать там в университет, когда людей ценили не за знания, а за капитал?

Первая мировая война окончательно расшатала и без того не очень твердые устои общества. Честь, мораль, нормы поведения, не говоря уже о гуманности и милосердии, были забыты начисто.

Мой отец, получив подряд на поставку хлеба для армии, за короткое время очень разбогател и ворочал миллионами. Он купил новый трехэтажный каменный дом в центре города, а дача у него была в Аркадии, у самого моря. На одного члена нашей семьи приходилось теперь чуть ли не три человека прислуги. Я, мальчишка, стал ездить по городу только в фаэтоне, запряженном парой лошадей. А крейсеры «Гебен» и «Бреслау», переданные Германией Турции, обстреливали Одессу и побережье Крыма. Везде и всюду — дома, на улице, даже среди друзей — я только и слышал о деньгах и уверился в их всемогуществе. Мои помыслы были заняты с самого раннего возраста одним: накопить как можно больше денег, разбогатеть любой ценой.

Дом наш всегда был полон дельцов и спекулянтов всех мастей и масштабов, они приходили к нам и вместе с моим отцом намечали планы очередной операции на черном рынке. Наблюдательный паренек, я изучал их повадки, манеру держаться и разговаривать и мечтал о том дне, когда последую их примеру и сам начну делать деньги. Отец решительно отказывался дать мне возможность заняться делом и повторял одно и то же: «Не торопись, успеешь, учись хорошо, придет время, я сделаю тебя своим компаньоном».

Мечтам моего отца не суждено было сбыться, я не только не стал его компаньоном, но и не унаследовал ни одного гроша из его капиталов. Помешала революция. Во времена военного коммунизма мне пришлось изворачиваться, зарабатывать деньги и кормить своих престарелых родителей. Конечно, у отца были деньги в швейцарских и английских банках, но что от них толку. Отец не сумел вовремя уехать и застрял в большевистском царстве, капиталы его лежали без всякой пользы.

Нельзя сказать, что я был совсем новичком на черном рынке, нет, мои первые опыты (тайком от отца) относились ко времени оккупации Одессы войсками Антанты.

Прислушиваясь к разговорам отца с дельцами, я всегда был в курсе стоимости золота и разной валюты. Отец время от времени играл на черной бирже на понижение и зарабатывал на этом сотни тысяч.

Однажды, подслушав поручение отца своим агентам сыграть опять на понижение, выбросить на черную биржу определенное количество валюты и закупить к вечеру, если цены к этому времени будут подходящие, главным образом американские доллары, английские фунты и турецкие лиры, я побежал к матери и попросил у нее взаймы сто тысяч рублей. У меня тоже было тысяч шестьдесят (по тем временам не такие уж большие деньги), и с таким капиталом я пустился в дело.

Распихав новенькие, хрустящие банкноты по карманам, к семи часам вечера пошел на Дерибасовскую, где обычно орудовали валютчики, понаблюдал, по какой цене покупается и продается интересующая меня валюта. Не прошло и получаса, как я все усвоил и приступил к операции. Я подходил к валютчикам и шепотом говорил: «Покупаю доллары, фунты и турецкие лиры». Мелкие дельцы, боясь еще больше потерять на понижении, охотно спускали пошатнувшуюся в цене валюту, а я ее покупал, пока хватало у меня денег. Наутро, как и нужно было ожидать, цены опять поднялись, и, продав часть долларов, я вернул матери долг.

Первая моя операция на бирже была больше чем удачной: за один день — что день, за несколько часов! — я заработал около тридцати тысяч рублей, что равнялось двадцати процентам основного капитала. В уме я уже прикидывал, сколько мне понадобится времени, чтобы сколотить солидный капитал и открыть свое собственное дело.

Услышав протяжный свисток, Шагов насторожился.

— Нам, кажется, пора расстаться, — сказал он. — Продолжим нашу беседу в другой раз.

Юлий Борисович поднялся и поспешил в барак, чтобы быть на месте во время поверки.