Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Заботы Элли Рэйт
Шрифт:

Кроме запасов овощей нашлось еще килограммов восемь-десять серой муки. А в небольшом бочонке – литров пять-шесть мелкой желтой крупы, больше всего похожей на пшенку.

– Каши бы сварила какой раз, – Ирвин мрачно смотрел на мою возню и рассуждал вслух: – На одной-то картохе долго не протянем. А как она закончится, совсем нам горько придется.

– Сварю, – буркнула я, лишь бы не слушать его ворчание. Признаться, как ни вкусна была местная картошка, а на четвертый день и мне она встала поперек горла. Немедленный голод нам не угрожал, хотя, конечно, запасы были очень уж скудные. –

Лучше скажи, где мать твоя деньги брала?

– Де-еньги?! Это еще зачем тебе? Бабам деньги давать – себя не уважать! – он посмотрел на меня почти с презрением.

И тут я взорвалась!

Взяла паршивца за оба уха. Небольно, но крепко, чтобы вырваться не мог. Повернула его лицом к себе и, глядя в испуганные глаза, сообщила:

– Будешь хамить – выпорю. Сил мне хватит. Понял?

Мальчишка бессмысленно таращился на меня. Сглотнул… На тощей детской шейке дернулась грязная кожа.

– Я это… не буду я… – и тихо уточнил: – Хамить – это чевой-то такое?

Отпустила и чуть не заплакала от сжавшей душу жалости. Вот что с ним делать?

– Хамить – это говорить грубые слова. Вести себя так, как будто ты не Ирвин, а отец. Это ведь он тебя так научил про деньги говорить? У него подслушал?

– А чего, не правда, что ли?! – ощетинился мальчик. – Мамка, как у отца деньгу вытащит из кармана, так и бежит к тетке Верчихе… А потом пьет и ревмя ревет… Пьет и ревет… А потом болеет, когда два дня, а когда и все три…

– - А лучше, когда он приходит пьяный и бьет всех в доме?! Лучше?!

Я бессильно рухнула на еще неотмытую скамейку и сама чуть не разревелась. Посидела. Успокоилась.

– Послушай меня внимательно, Ирвин. Я не хочу жить так, как жили они. Я не хочу голодать и мерзнуть. Я не хочу, как мать, напиваться от усталости и воровать деньги у отца.

– Так папаша и так помер. А без денег совсем тоже не больно-то и сладко. Ничего… Вот взамуж выйдешь, муж-то тебя быстро в разум возвернет, – тихо возразил мальчик.

Он смотрел на меня с какой-то недетской тоской и усталостью во взгляде, как будто знал нечто, недоступное мне. Я несколько раз вдохнула полной грудью, чтобы успокоится и немного снять дурман усталости. Помолчала и уточнила:

– А расскажи мне, пожалуйста, про этого… Ну, как его… За которого меня замуж отдать собираются.

Брат только головой помотал, как бы изумляясь моей «забывчивости». И в свою очередь, вздохнув, как маленький старичок, заговорил.

Мой жених, сын Кловиса, местного старосты, Увар был молчун и работяга. Но кулак у него железный, по определению Ирвина.

– Ему и старшие-то братья перечить опасаются. А уж Мирка, сестра ихняя, и вовсе старается на глаза не попадаться. Пьет он, не сказать часто. Но уж ежли начал… Дня на четыре, не меньше! – с каким-то странным восторгом рассказывал мальчик. – А как норму свою примет, так и починает изгаляться.

Что начинает? – не поняла я.

– Ну, ежли, например, Мирку поймает, танцевать ее заставит для ублажения взора, – и, глядя на мое ошалелое лицо, торопливо добавил: – Это он сам так говорит, что для ублажения…

– А еще что делает? Ну, чем он еще ублажается, когда напьется?

– За прошлый раз тетку Карпину поймал и петь заставил непотребное. А она известная молельщица. Сама плачет и сама поёт! Умора! Все смеются вокруг, а она, знай, поёт и плачет… – уже тише повторил Ирвин.

– Знаешь, Ирвин… – я даже не сразу нашла, что сказать. – Знаешь… Не думаю, что тебе бы понравилось так петь, как этой самой тетке Карпине. Разве она провинилась чем-то? Разве она хотела, чтобы над ней издевались?

– Может, и не хотела, – со вздохом согласился мальчишка. – А только вдовая она, а сын у нее аж в Лейцине обустроился. Заступиться-то и некому.

– А за тебя кто заступится, когда Увар на мне женится? Будешь по его команде на потеху козлом скакать, а все вокруг начнут смеяться. Хорошо тебе будет?

Проснулась и заворочалась в соломе Джейд. «Перерыв» у меня закончился, и, уже выходя из дома, я как бы в воздух высказалась:

– Хорошо бы мне и вовсе за него замуж не ходить. А то как я вас защитить сумею от Увара?

– Будто тебе дело есть до нас, – тихо бросил мне вслед Ивар.

Я развернулась на пороге, подошла к нему, взяла за подбородок и, подняв его лицо так, чтобы мы смотрели в глаза друг другу, ответила:

– Мне есть до вас дело.

К этому времени, какая бы я ни была уставшая и измотанная, уже понимала: детей не брошу. Просто не смогу. Не тот это мир, где заботу о них можно кому-то спихнуть. А сейчас, послушав про будущего мужа, я и вовсе поняла: – Не отдам! Ни за что не отдам детей! Да и издеваться над ними не позволю.

– Все равно Увар здесь жить будет, – серьезно сообщил Ирвин, усаживая Джейд на горшок и заботливо придерживая малышку.

– Надо подумать, что сделать, чтобы он здесь не жил, – спокойно ответила я.

– Будто бы нас кто спрашивать будет…

– Вечером поговорим, Ивар. А сейчас у меня еще очень много работы.

Днем, одев детей в лохмотья, отправила их сидеть у костра с кипящим бельем. Вытащив весь хлам из родительской спальни и второй комнаты, принялась отскребать стены и намывать полы. Под потолком на какой-то торчащей деревяшке – то ли балке, то ли стропилине: я совершенно в этом не разбиралась и такие детали не различала, нашла тяжеленький узелок, набитый монетами.

Рассмотрела с любопытством и довольно быстро разобралась, что крупные монеты темного цвета – это медяки. Они были разного достоинства и назывались лирами. На аверсе монетки была написана самая обыкновенная арабская цифра: например, три или пять, а на обратной стороне вычеканен гордый горбоносый профиль с массивной короной. Шесть монет в этом узелке отличались от остальных. Они были меньше размерами и другого цвета. Возможно, серебряные. Но сильно обнадеживаться я не стала.

<
Поделиться с друзьями: