Заботы пятьдесят третьего года

– Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.

Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый свой нос, - думал. Потом поразмышлял вслух:

– Многое, многое сходится... И время, и фигуранты... Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?

– Могу. Я через день работаю.

– Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан.
– Казарян пожал руку Шульгину и как ошпаренный бросился вон.

В таком деле и своих кровных на такси не жалко.

Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.

– Кто там?
– басом спросил через дверь Геннадий.

– Я, Геночка. Казарян из МУРа. Открывай!

– Не могу, - мрачно ответствовал Геннадий.
– Меня отец снаружи закрыл, а ключи с собой забрал.

– Тебя - на замок?!
– изумился Казарян.
– Ты же уркаган, Гена, для тебя любой замок - тьфу!

– Вот и любой. Сижу здесь, кукую.

Не положено, конечно, но отмычка у Казаряна была. Он извлек ее из кармана и осмотрел запоры. Два английских и один русско-советский простой, под длинный ключ с бородкой. Английские изнутри без ключа открываются. Следовательно, загвоздка - в русско-советском.

– Ах, Гена, Гена! А еще воровать хочешь!
– посочувствовал заключенному Казарян. Затем он осторожно вставил отмычку в замочную скважину. Ласково и вкрадчиво повращал ее туда-сюда. Есть, соединилось. Щелкнуло раз, щелкнуло два, и - вуаля!
– Здравствуй, Бим!

– Здравствуй, Бом!
– уныло ответил начитанный Геннадий Иванюк. Казарян вошел в переднюю и поправил Гену:

– Здравствуйте, Бом. Со старшими надо на "вы".

– Тогда не получается как положено.

– А у тебя вообще ни хрена не получается, Гена. За что тебя под арест?
– Казарян, не спросясь, отправился в столовую, сел на зачехленный стул.
– Не стесняйся, мы люди свои.

Геннадий не садился, стоя в дверях, обмозговывал, что говорить, а что утаивать. И сказал:

– Отец застукал, когда мы с Виталькой разговаривали.

– Уже интересно, - констатировал Роман.
– Виталька, насколько я понимаю, - это Стручок. Да ты садись, садись, Гена. Когда состоялось это злосчастное для тебя свидание?

Гена сел, как в гостях, на краешек стула. И ответил:

– Позавчера утром. Я думал, отец еще спит, и к Витальке на улицу вышел. А отец из окна увидел.

– Зачем приходил к тебе Стручок?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? Раз приходил, значит, что-нибудь ему нужно было.

– Да ничего ему не было нужно. Просто так приходил.

– А что говорил?

– Говорил, что худо ему, что податься некуда. Что в переплет попал ни туда и ни сюда. Завидовал, что я в стороне.
– Упреждая казаряновский вопрос, Геннадий добавил: - Имен никаких не называл. Я спрашивал, а он только рукой махал. Жалко его.

– Ты к нему хорошо относишься, Гена?

Совсем не боялся сейчас Казаряна Иванюк-младший. И не скрывал от него ничего:

– Он мой друг, Роман Суренович. Лучший друг. И человек он очень хороший. Простой, добрый, последнее готов для других отдать.

– Слушай меня внимательно, Гена. Если он придет к тебе еще раз, уговори его прийти к нам. Что угодно сделай, но уговори. Не нам, милиции, - ему поможешь. В смертельную заваруху он влез. Он друг тебе, так спасай друга!

– Я постараюсь, Роман Суренович, я постараюсь. Если придет - конечно.

Роман поднялся, хлопнул Геннадия по плечу. Встал и тот.

– Тебя опять закрыть на замок?

– Закройте, если можете. А то отец узнает, что вы были, еще больше шуму поднимет.

– Ну, пошли.

В дверях, перед тем, как они должны были закрыться, Геннадий сказал:

– Я так понял, Роман Суренович, что он по Рижской линии, за городом кого-то ищет. Сказал, что сильно железнодорожной милиции глаза намозолил, боится теперь с Рижского вокзала ездить. Это вам пригодится?

– Пригодится. Спасибо, Гена, - поблагодарил Казарян, закрыл дверь и запер ее на замок.

Навестил Васина, благо это по пути. Но Васина дома не оказалось, а жена его Нина с гордостью сказала, что муж ее уже работает и ни с какой шпаной не общается. Закончив с ней беседу, Казарян заторопился: наступала вторая половина дня.

У Смирнова - сбор всех частей. Неизвестно как, но расселись в его кабинете. Казарян, Ларионов, Андрей Дмитриевич, Лидия Сергеевна, трое молодых оперативников, Семеныч без Верного. Смирнов оглядел народ и решил начать с Семеныча:

– Что-нибудь дополнительно нашел, Семеныч?

Семеныч встал как положено, откашлялся, прикрываясь ладошкой, доложил:

– С пяти тридцати, как до конца рассвело, мы с Верным обследовали все закоулки фундамента и вокруг него. Нами были обнаружены две пули, которые не были замечены оперативными работниками. Пули я передал в НТО.

– Молодец, - похвалил Смирнов.
– Останешься послушать или к себе пойдешь?

– К Верному пойду, кормить его пора, - сказал нелюбопытный Семеныч. Он свое главное дело сделал: умыл оперативников и отстоял честь собаки.

– Тогда иди, - разрешил Смирнов. Семеныч быстренько исчез.
– Теперь Андрей Дмитриевич.

Андрей Дмитриевич, не вставая, развел руками:

– Говорить, собственно, нечего. Первая же пуля, попавшая в шею Цыгана, была смертельной. Выстрел произведен с расстояния пяти-шести метров, так как на коже не обнаружено порохового ожога. Второй выстрел, в сердце, был произведен в упор, уже в лежащего. Добивали для верности. Вот и все. О времени инцидента и смерти вы осведомлены достаточно точно и без помощи медицины.

– Спасибо, Андрей Дмитриевич.
– Смирнов ласково посмотрел на Лидию Сергеевну: - Лидия Сергеевна, ваше слово.

– Егоров, который был с вами на месте преступления, всю ночь и до часу дня работал с вещественными доказательствами и следами. Вот его материалы.
– Болошева протянула Смирнову бумаги.

– А сам он где?
– недовольно спросил тот.

– А сам он спит, - ответила Болошева.
– Наше начальство, в отличие от вашего, считает, что человек не должен работать по двадцать четыре часа в сутки, и поэтому погнало его домой, полагая, что его записка в достаточной для оперативной работы степени освещает суть дела. Той же точки зрения придерживаюсь и я. Еще вопросы будут, Александр Иванович?