Забудь меня такой
Шрифт:
Та покачала головой.
– Может быть, антиквариат?
– Да откуда у нее антиквариат?! – рыдая, выкрикнула из комнаты дочь. – Всю жизнь в магазине, в овощном отделе, проработала.
– А откуда столько квитанций из аукционного дома?
Майя снова окаменела – на сей раз оттого, что теперь твердо знала разгадку смерти Марии Сергеевны. По наводке из аукционного дома грабители пришли за старинными книгами. Не могли же они знать, что ловкая тетушка таскает их из другой квартиры! Очевидно, ни сын, ни дочь Марии Сергеевны не были в курсе ее книжного бизнеса – та держала рот на замке, чтобы плохо устроенные в жизни дети не начали клянчить у матери деньги.
– А вы, собственно, кто? – строго спросили у Майи.
– Я соседка, – медленно выговорила та. – Вот, уезжаю в отпуск, хотела попросить, чтобы Мария Сергеевна поливала мои цветы.
И она показала зажатый в руке ключ.
– И что же теперь делать? – одновременно спросили Карим и Никита, когда Майя сообщила им горестные новости. Их голоса звучали на удивление похоже: тихо, подавленно.
Как всегда в минуты волнения, Майя провела рукой по лицу. Время катастрофически поджимало: если сейчас не выйти из дома, они не успеют на поезд. Но оставлять Глафиру на произвол судьбы… Прежде необходимо
– Придется, куда мы денемся, – мрачно согласилась Лида, ее дочь (сын по-прежнему находился в невменяемом состоянии). – Много ей осталось-то? Как ты думаешь?
– Понятия не имею, – резко ответила Майя.
– А то переоформит еще квартиру на кого-нибудь другого… С нее станется.
– Не волнуйся, не переоформит, – презрительно бросила Майя. – Это завещаний можно составлять сколько угодно, а договор дарения регистрируется государством, так что вы с братом, считай, уже собственники. Ну, через шесть месяцев вступите в наследство и будете собственниками. Ладно, я пошла – мы на поезд опаздываем.
– Погоди-ка! – Лида шагнула к ней с обеспокоенным лицом. – Где это он регистрируется, этот договор? Мать ничего такого не делала.
– Ну как же, а Мосжилрегистрация?
– Мосжил… чего?
Майя остановилась на полпути к дверям; ею стало овладевать странное подозрение.
– Покажи-ка мне свидетельство о собственности, – велела она.
Взамен свидетельства о собственности на квартиру государственного образца Лида принесла ей две распечатанные с компьютера странички, гордо озаглавленные «Договор дарения». В конце текста от руки были вписаны имена: «Глафира Дмитриевна» и «Мария Сергеевна», а под ними стояли две старушечьи подписи.
– А где печать нотариуса? – недоуменно спросила Майя.
– А что, нужен был нотариус?
Пока обе женщины приходили в себя от изумления, в квартире раздались требовательные звонки. Карим и Никита стояли на лестничной клетке с вещами.
– Кажется, мы никуда не едем, по крайней мере сегодня, – объявила им Майя с истерическим смешком. – Договор-то недействителен.
– Я его сам из Интернета скачал, – вступился за договор Никита, – с юридического сайта.
– А что потом?
– А потом распечатал, и они его унесли к себе в комнату.
Майя опустила руку с бесполезной бумагой. Она, пожалуй, расхохоталась бы, если б не необходимость щадить чувства Лиды. Ну, старухи, ну, ловкачки! И откуда им, никогда не вступавшим в сделки с недвижимостью, было знать о целом пакете документов, который нужно собрать для оформления такого договора? Откуда им было задуматься о нотариусе? О государственной регистрации? Впрочем, о нотариусе могла бы вспомнить Глафира, уже оформлявшая завещание, но… хотела ли она это сделать? Или предпочла держать Марию Сергеевну в счастливом неведении относительно того, что их договор не имеет ни малейшей юридической силы?
Карим взглянул на часы.
– Ну, можно уже не торопиться, – констатировал он.XXXII
– Итак, – сказала Майя, когда все трое, вернувшись в Глафирину квартиру, сидели за кухонным столом, – итак… – Она из последних сил собралась с силами и произнесла: – Похоже, единственная наследница по-прежнему я. Но кажется, с меня хватит.
Карим молча кивнул, а Никита отреагировал по-своему:
– Так мы все-таки поедем в Севастополь?
– Поедем, – измученно вздохнула Майя, – ну конечно, поедем. Надо только придумать, что нам делать с тетей Глашей – кто за ней будет ухаживать?
Поскольку никаких предложений не прозвучало, Майя продолжала:
– Надо оформить ее в какой-нибудь пансион в обмен на продажу квартиры. Никита, ты поищи в Интернете предложения.
Заняв таким образом ребенка, Майя отправилась в комнату Глафиры. На пороге она остановилась, будучи не в состоянии двигаться вперед, но все же заставила себя открыть дверь.
Старуха в тот день явно чувствовала себя лучше: она сидела в подушках и смотрела на Майю, как на своего злейшего врага. Женщина тихо поздоровалась.
– Судно вынеси! – велела старуха в ответ.
Вернувшись в комнату с вынесенным и вымытым судном, Майя сказала:
– Глафира Дмитриевна, Мария Сергеевна умерла.
Глафира никак не изменилась в лице. То ли она так хорошо владела собой, то ли ей было все равно.
– От чего? – холодно осведомилась она.
Майя рассказала. На лице Глафиры по-прежнему не отразилось ни скорби, ни даже волнения.
– И кто теперь за мной будет ухаживать? – задала она вопрос.
– Об этом-то я и хотела поговорить, – сказала Майя. – Дело в том, что ваш договор дарения недействителен…
Она подробно объяснила причину недействительности договора и в заключение добавила:
– Так что, сами понимаете, дети Марии Сергеевны не будут о вас заботиться.
Старуха молчала. Майя собиралась с духом.
– Вам надо подумать о том, чтобы продать свою квартиру какой-нибудь организации. С пожизненной рентой, разумеется.
– А ты на что? – спросила Глафира.
– Я? Я уезжаю. Мне больше ничего от вас не нужно.
Старуха усмехнулась:
– Ребенка обездолить хочешь?
Майя была готова к этому удару и смогла его парировать:
– Я хочу, чтобы он был счастлив, а у несчастной матери не может вырасти счастливый ребенок.
Это был удобный повод для того, чтобы вылить на Майю поток оскорблений. Женщина стойко выдержала их и продолжала:
– Но пока не найдутся люди, которые о вас позаботятся, мы останемся с вами.
– Чего это ради? Раз квартира тебе не нужна, так и убирайся отсюда поскорее. В свою Тмутаракань.
– Да как же я могу отсюда убраться?! – срываясь, выкрикнула Майя. – А вы?
– А что я?
– Но вам даже воды некому подать!
По лицу старухи поползла мрачная ухмылка:
– А если я и сдохну, что тебе-то? Неужели жалеть меня будешь?
И тут Майя не выдержала:
– Что мне?! Да как я потом буду жить, если брошу вас тут одну, без помощи?! Вы же… Кем бы вы ни были, вы ведь тоже человек!
При словах «тоже человек» Глафира словно отшатнулась от Майи, вжавшись в подушки. Рот ее приоткрылся, словно она хотела что-то сказать, а затем старуха резко повалилась вперед и захрапела, точно в ту же секунду впала в глубокий сон. Несколько мгновений Майя ошарашенно стояла, не зная, что предпринять, а затем, чувствуя неладное, принялась трясти старуху и кричать
Кариму, чтобы он вызывал «скорую». Полчаса спустя врач, осмотрев пациентку, покачал головой:– От силы два-три дня еще протянет, но в сознание уже не придет. Это инсульт, и очень обширный.
– И что же нам делать? – потерянно спросила Майя.
Врач пожал плечами:
– Поите время от времени. Если удастся.
Ужинать Майя не могла. Несмотря на плотно закрытые двери, она продолжала слышать старухин храп. И Никита, и Карим тоже едва притронулись к еде.
– Мама, – спросил мальчик, – а почему тетя Глаша так быстро постарела?
Майя была не в состоянии говорить. Выручил ее Карим, выдавший что-то околонаучное про генетические болезни.
– А она была такая красивая! – вздохнул Никита.
Майя вдруг разрыдалась: про такую красоту, как у Глафиры, принято говорить «дар Божий», но как она распорядилась этим даром? Создала ад на земле для себя и для всех своих близких.
Вернувшись в комнату старухи, Майя присела на постель у ее изголовья. Глафирино лицо было скошено на одну сторону, рот неестественно открыт, храп не прекращался, язык вываливался наружу, точно все еще что-то хотел сказать, и сейчас белокурая красавица представляла собой страшную карикатуру на человека. Майя с состраданием провела рукой по ее волосам и неожиданно встретилась взглядом с яростно сияющим на груди оранжевым кулоном. Вздрогнув, она убрала руку с головы старухи.
В комнату вошел Карим и присел рядом с ней. Оба молчали, но Майя чувствовала: ее связь с этим человеком становится еще глубже, чем прежде. И еще ей казалось, что в эти минуты они трое словно бы расходятся в разные двери: она с Каримом – в одну, а Глафира – в другую. И, не оборачиваясь, захлопывают эти двери за собой.
Она легла спать на сдвинутых креслах в старухиной комнате и просыпалась несколько раз за ночь. То ей казалось, что старухин храп стал еще страшнее, чем был, то ее просто поднимала тревога. А проснувшись на рассвете, она не поверила своим глазам и ушам: старухино дыхание стало ровным, перекошенное лицо как будто разгладилось, и Глафира выглядела как мирно спящий человек, слыхом не слыхивавший ни о каких инсультах. Успокоенная увиденным, Майя с облегчением провалилась в сон.
Зашторенное окно постепенно светлело, но для ее измученного сознания эта короткая летняя ночь никак не могла закончиться наступлением утра. Во сне Майя видела молодую женщину в длинной, до пят, холщовой рубашке, которая собиралась вброд перейти небольшой ручей. Была ли это Глафира, она различить не могла, поскольку женщина стояла к ней спиной. Горделивая стать сибирячки не проглядывала в этой женской фигуре – плечи и голова ее были скорбно опущены. Цвет волос было тоже не разобрать: пряди слиплись и потемнели, точно женщина побывала под дождем. Подобрав полы рубахи, женщина вступила в воды ручья, и только сейчас Майя заметила, что на другой его стороне стоят двое мужчин. Один из них, средних лет, статный и представительный, был одет в форму морского офицера; Майя различила даже кортик на перевязи у его бедра. Второй, молодой, казался точной копией первого, с той только разницей, что на нем были штатские брюки и рубашка. В руках он как-то бессмысленно комкал широкий лоскут белой ткани, напоминавший детскую пеленку.
Женщина брела и брела по воде к ним навстречу, но узкий ручей почему-то никак не кончался, а разливался все шире и шире, превращаясь в настоящую реку. Затем по воде пошли волны, и Майя осознала, что это море, а берег, где ждали двое мужчин, вместо того чтобы приблизиться, удалился. Женщина брела уже по пояс в воде, когда стало заметно, что справа и слева от нее простирается минное поле и черные шары, утыканные взрывателями, покачиваются на тросах, словно чудовищные ядовитые грибы. Неожиданно навстречу ей по воде поплыли книги, старинные книги в пергаментных переплетах, и женщина беспомощно пыталась отстранить их руками, а вслед за книгами одиноко, точно потерянный в вечности корабль, на волнах закачалась прозрачная кювеза, куда в роддоме кладут новорожденных детей. И этого последнего видения Майя уже не выдержала. Ее буквально вытряхнуло из сна, словно летчика, успевшего катапультироваться перед тем, как его самолет врежется в землю.
Очнувшись, она облегченно перевела дух и, не открывая глаз, вернулась к обрывкам вчерашних мыслей: надо как можно скорее подыскать для Глафиры опекунов. Она приподнялась на локте, чтобы взглянуть на больную… и увидела, что голова старухи обмотана полотенцем, чтобы удержать на месте челюсть, а веки придавлены пятирублевыми монетами. В коридоре и ванной комнате слышались какие-то звуки: очевидно, Карим занавешивал там зеркала.XXXIII
– Она не забыла взять с собой служанку, – сказал Карим, когда они сидели в похоронном автобусе, направляющемся в крематорий.
Майя непонимающе посмотрела на него.
– Я имею в виду Марию Сергеевну.
Майя продолжала не понимать.
– Ну, знаешь, как это было принято у скифов, да и у некоторых других народов: когда умирал знатный человек, вместе с ним убивали его слуг, жен, лошадей.
– Не надо! – тихо попросила Майя. – Я больше не могу.
Дальнейший путь они проделали в молчании. В крематории, когда для прощания с покойной подняли крышку гроба, Майя вдруг подумала о том, что Глафира отправляется в огненную геенну без единого цветка. И без единого поцелуя: и у нее самой, и у Карима вызывала содрогание одна мысль о том, что можно приложиться ко лбу умершей. Однако когда гроб стали переносить с каталки на постамент в центре зала, Майя заметила, что Карим что-то положил к обутым в строгие черные туфли ногам. Она перевела на него взгляд и увидела, что в ухе у Глафириного внука больше нет серьги с оранжевым гранатом. Ни единой вещи, которая напоминала бы о Глафире, на земле не оставалось. Гроб начал опускаться вниз, и вскоре над ним сомкнулся зеленый покров.
– Прощай! – еле слышно произнесла Майя.
Они медленно вышли на улицу. После всего пережитого обоим с трудом верилось в зелень июньской листвы, в запах липы, в солнечные блики. Оба не сговариваясь замерли на месте, словно заново привыкая к распахнувшейся для них жизни.
В эти минуты Майя заметила, что на другой стороне улицы кто-то пристально на них смотрит. Она подняла голову и дрогнула: это была та самая женщина… да, та самая женщина, лицо которой когда-то возникло перед ней как видение в доме Богородицы. Губы, распахнутые в веселой улыбке, светящиеся счастьем глаза, от лица так и веет беспечальной молодостью… С заколотившимся сердцем Майя сделала шаг ей навстречу, но женщина, светло улыбнувшись, исчезла за стволами деревьев.