Забытый - Москва
Шрифт:
Бобер поискал глазами среди детей еще. Выбирал личико посмышленей. Заметилась девочка, чем-то похожая на Любу, глядевшая не испуганно, а печально. Он подошел к ней:
– Не печалься, милая, мы вам зла не сделаем.
– Да, не сделаете, а тятьку моего вон как избили.
– А где твой тятька? Веди-ка его сюда.
– Правда, что ль?
– Да, да. У кого еще тятька тут?
– У меня, у меня, у меня, - к Бобру пододвинулись трое мальчишек.
– Давайте и вы своих сюда.
Через минуту дети подвели к нему четверых мужиков, растерзанных и растерянных, один из них сильно хромал.
– Ну что ж, красавица, веди своего тятьку домой. Пожалей, полечи, да спроси, отчего он разбойничает на дорогах, Бога гневит, дочку свою, такую хорошую, не жалеет.
Девочка потянула отца за рукав, тот пооглядывался туда-сюда в полной растерянности, похромал за дочерью.
– А с вами, мужики, давай поговорим. Садись, - и опустился прямо на землю, обхватив руками колено. Разбойники помялись, двое опустились на колени (сесть неловко - руки связаны), двое остались стоять.
– Видно, вольготно вы живете, коль всякую осторожность потеряли.
Мужики уныло молчали, глядя в землю, но Бобер и не ждал ответа:
– Даже на добычу глянуть не захотели. Эх, орлы - петушиные перья! Влипли, как сопляки последние. И что же, никто, кого останавливаете, не сопротивляется?
– Нет почти...
– Нет, никто...
– Нет, если кто рыпнется, того кистенем, аль топором, а так... нет. Да и нам зря убивать - какой прок?
– Зря убивать... Мудрецы. Праведники! И давно, гляжу, промышляете, обжились. Избы, семьи, детишки вон... Чему ж вы их учите?! Как воспитываете? Чтобы зря не убивать? Слушайте, может, у вас и поп свой есть?!
– Попа нет, а монах один, странник, есть...
– Ну и ну! Чем же вам обычная жизнь не угодила? Работать лень!
– Лень... На дядю чужого. Узкоглазого...
– А-а... Впрочем, об этом потом поговорим. А сейчас - главное. Жить хотите?
– Хых! Кто ж жить не хочет...
– Хорошо. я вас не трону. Отпущу на все четыре стороны. И детишек отпущу. Но условие: вы приведете ко мне атамана. Это ведь тот, с топором верзила, что сбежал?
– Он.
– Ну вот. Он, поди, тут, за кустами прячется, да из лука нас выцеливает. Передайте, пусть выйдет. Не трону. Поговорить надо. Можно и других, если смелые. Но говорить буду с ним. И чтоб без глупостей! Если начнет пакостить, спалю его избу к чертовой матери с женой и детишками. А если вы пойдете, да не вернетесь, ваших детишек спалю. И остальных всех. Так что не вздумайте шутить. Эй, ребята, отведите мальцов в атаманов дом, а этих развяжите.
Дружинники утащили упиравшихся, орущих мальчишек, мужиков развязали. Те стояли, маялись, почесывались, будто ожидали еще чего-то.
– Чего вы? Не поняли? Идите! Я жду до вечера. Солнце на лес садится поджигаю избу.
– Эх, воевода! Мы тебе атамана приведем, а ты нас все одно под топор?!
– Я вам не просто воевода, а князь! И это мое княжеское слово. И вот крест святой, - Бобер перекрестился, - что не вру. Придется поверить. Ну, а не поверите... Тут тоже я от княжеского слова не отступлюсь: никого не пожалею! Так что лучше попробуйте. Не прогадаете. Тем более, что выбирать вам не из чего. Идите!
Мужики повернулись и пошли, тихо переговариваясь и сначала разводя, а потом и размахивая руками, азартно
доказывая что-то друг другу.– Может, последить за ними, - шепнул Бобру из-за плеча тысяцкий Михаил.
– Куда... Они на нас сейчас из-за каждого дерева смотрят. Схлопочешь стрелу в лоб, только и делов. Давай лучше поближе к центру поляны отойдем, и пленников туда. Чтобы стрелой ниоткуда удобно не было...
* * *
Сколь веревочка ни вейся,
Все равно укоротят...
В. Высоцкий.
Ждать пришлось не больше часа. Бобер, Михаил и дружинники, расположившиеся вокруг атамановой избы и запалившие четыре больших костра, увидели на дальнем конце поляны ватагу человек в двадцать. Разбойники рассыпались подальше друг от друга и не спешили приближаться. Лишь огромный атаман один пошел прямо к своему дому, поигрывая чудовищным топором как половником. Подошел, спокойно обвел взглядом поднявшихся навстречу четверых кольчужников:
– Ну, кто тут со мной говорить хотел?
Вперед шагнул самый, на взгляд атамана, невзрачный, ничем не выделявшийся в облачении и оружии, а ростом и комплекцией пожиже других:
– Я.
– И ты - князь?!
– Князь.
– Об чем же князю с разбойником толковать?
– Спросить хотел кое-что.
– Спросить?
– атаман ухмыльнулся криво.
– Ну спрашивай.
– Лес, места эти хорошо, видно, знаешь?
– Как свою ладонь, я тут вырос.
– А в чужом лесу быстро оглядишься?
– Умом и глазами Бог не обидел. Только ни к чему это мне.
– Не зарекайся, может, и к чему. Ты что же, всю жизнь собираешься так вот, ни за что, ни про что души христианские губить? Бога поминаешь, детишек имеешь, неужто ты и им свою долю готовишь? Если умом тебя Бог не обидел, не задумывался ли, что сколь веревочка ни вейся, а кончик найдется.
– Это не твое дело.
– Теперь, как видишь, и мое. Спета твоя песенка.
– Может, не совсем. Ты бы, князь, отпустил моих. А я бы твоих отпустил поздорову - ступайте с Богом. Что тебе в детишках наших? Такой грех на душу...
– Я детишек твоих не трону, коли сам не сподличаешь. Я вам слово дал. Но вот отпусти я их - и что будет?
Атаман помялся, потом проговорил нетвердо:
– Уходите, не тронем.
– Это вряд ли! Да и мне зачем сюда лезть было, если я так вот сейчас и уйду несолоно хлебавши?
– Чего ж тебе от нас надо?
– Мне надо разбой ваш прекратить. Либо ты идешь со мной и служишь мне и честным христианам, потом и кровью дела свои прежние искупая, либо я вас всех - к ногтю.
– Да... Обскакал ты нас, что ж... Но ведь такое только раз проходит. А разбежимся мы?
– Все равно переловлю. Не всех, может, но тогда уж сразу без разговоров на колы посажаю.
– На силу надеешься. Конечно... Будь у меня таких кольчужек с десяток, я б тебе показал колы...
– Ну так в чем же дело? Покажи. Давай с тобой один на один подеремся. Кто победит, тот и распорядится.
– Ххых...
– огорошенный атаман даже хохотнул, - скажешь тоже...
– Что, забоялся, что ль?
– Я?!! Да я ведь тебя... Я тебя на одну ладошку посажу, а другой хлоп! И все! ты что, князь, жалко тебя. А больше кольчужку твою жалко. Не починишь потом.