Задушевная математика
Шрифт:
– Документы есть? (Т.е., у лежащего) … – Нет?– Фельдшер развернулся. – До свидания…
… Для меня, однако, тогда все обошлось: выпустили.
Следователь умный попался. Решил не занимать драгоценную зарешеченную площадь всякими пустяками…Или «установка» была такая… Не занимать попусту драгоценную зарешеченную площадь…
А как хорошо все начиналось!
Многого я не знал, был глух и нем, патологически самовлюблен.
В Св. Екатерининском монастыре я не жил. Даже не переночевал ни разу.
Видел
Я просто приходил в монастырь поработать «во славу Божию» (так это называлось). С 9 до 18, кажется.
Когда в 18-00 я уходил, на меня смотрели с тоской и завистью.
А я завидовал остающимся. Уходил, с тоской оглядываясь на стены и башни, в пустоту и одиночество дома, где, как говаривал Батюшков, «я не один, и мы не двое»…
Я работал в монастыре не «по усердию» и не «по обещанию», а как бы «за послушание». Вернее, «за непослушание».
В августе я, мягко говоря, порядочно начудил, и настоятель храма, куда я тогда ходил, велел мне однозначно и немедленно ехать в монастырь – «исправляться».
А я считал, что уезжать из дому мне как раз в это время и нельзя было, и выдумал такую вот непонятную паллиативу: в монастыре не жить, а только приходить «трудиться». Мне и прежде случалось так «приходить потрудиться» – было время всеобщего воодушевления и восстановления храмов. Ни служб, ни молитв практически не зная, бежали хотя бы «потрудиться»…
И вот я уходил, а «трудники», в большинстве своем, в сущности, бездомные, завидовали мне как уходящему, а я, дурак, завидовал им, остающимся…
А как хорошо все начиналось!
1960-ый год. За окном маленькие, чуть живые, их только посадили, липы, зато во дворе огромные старые тополя.
Дома, в комнате большой лимон на подоконнике, диван … «Радио», сначала это был даже не приемник, просто большая черная тарелка репродуктора… Старый платяной шкаф с зеркалом до самого пола. По граненым краям зеркала – радуга…
На полу горшок…
А потом я поступил в Детский Сад…
А как хорошо все начиналось!
Но меня укусила собака.
В детстве я очень боялся собак. Даже самых маленьких. Любая несчастная болонка или «пекинеса» могла просто терроризировать меня. Мне отец объяснял: «Не надо бояться, и собака не тронет». Я верил, но не мог с собой справиться…
Это продолжалось долго. Пока первый раз не укусила. Тогда я понял, что это не очень страшно и перестал бояться…
Но на сей раз это была совсем другая собака. Правда, она была большая, лохматая и грязная. Но я ее совсем не боялся.
Я жил тогда, как все: пил, гулял, занимал деньги у друзей и знакомых… А потом случилась эта самая маленькая беда. Собака.
Я, собственно, ничего дурного не делал. Я только газету хотел почитать.
Очень вдруг захотелось почитать газету. Бывает, знаете, приходит вдруг
такая блажь…Я в подземном переходе стоял, от дождя укрылся, а газета на мраморном полу лежала, а на ней какая-то чепуха… И собака это ела.
Ей, по-видимому, так и дали на газете, чтобы мраморного пола не пачкать…
Я не трогал ее еды… Зачем она мне нужна?.. Я только газету хотел, а собака, наверно, не поняла и укусила. Дура собака!..
А как хорошо все начиналось!
Воспитательницы в детском саду были большие и красивые. Чулки у них были черные кружевные. Это я хорошо помню, потому что, когда они меня одевали, голова моя была где-то на уровне ихних коленок.
Они были добрые и веселые.
А еще они учились, наверно, где-нибудь на вечернем или на заочном. Или просто любили читать. Потому что в самой младшей группе они выучили меня стихотворению Лермонтова «Воздушный корабль». Сами, м. б., учили по программе и заодно меня выучили. Мне очень нравилось, хотя я не все смог запомнить:
По синим волнам океана,
Лишь волны блеснут в небесах…
А потом я продекламировал это дома, и дальше тоже:
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нем,
Но скалы, и тайные мели,
И бури ему нипочем…
Мама страшно возмутилась. Для младшей группы детского сада это показалось ей непозволительно сложно. Вероятно, она и в детском саду, придя меня забирать, возмущалось: нельзя так нагружать малолетнюю голову…
На самом деле мама очень любила Лермонтова и, может быть, это было что-то вроде ревности: не она сама, а какие-то детсадовские воспитательницы читают меня с ним.
А как хорошо все начиналось!
Только никто никому не верил, и за колбасой в Москву даже с Урала ездили…
Нет, не совсем так… Верили… «Своим» верили… И «чужим» верили: заграничным, эмигрантским и несоветским…
А потом объявили зеленого змея врагом и ввели полусухой закон… Даже за самым плохим и глупым пойлом живых людей выстроили в километровые очереди. Первые жертвы, и слезы, и смех…
Одна из веселых историй того времени:
Очередь к пивной палатке. Длинная. Над окошком объявление:
«Ветераны Куликовской битвы обслуживаются вне очереди.»
Кто-то возмущается, кто-то смеется.
Приходит старец с клюкой: Давайте пиво без очереди. Я ветеран.
– Очень приятно. Ваше удостоверение…
– Какое удостоверение? Вы что? 600 лет прошло…
– Не знаю, не знаю… Татары предъявляют.
А как хорошо все начиналось!
…Тулон, Египет, Аустерлиц, Москва, Лейпциг, 100 дней… А дальше ночь, океан, Св. Елена … И – этот самый воздушный корабль Лермонтова:
«… Иные погибли в бою, иные ему изменили и продали шпагу свою…»