Задушевная математика
Шрифт:
Потом это назвали метеоритным железом.
Как хорошо было!.. Все само с неба падало…
А как хорошо все начиналось!
… А потом появилась просто Металлургия… Выковали доспехи для Голиафа и др. и пр…
…А потом «У бронзового Ивана Сусанина в Костроме руку отпилили и снесли в кабак. И в кабак взяли» (Ф. Достоевский. Дневник писателя. 1873 год, кажется). И так далее…
А как хорошо все начиналось!
Рано утром сосед, отставной военный, широко
Тотчас слетались голуби и, толкая друг друга, хватали еду. При этом видно было, что колбаса им нравилась заметно больше, чем хлеб. То же повторялось и днем.
А потом он уехал, но голуби в привычные часы долго еще слетались, ждали, шумно толпились на карнизе, просто сидели рядом на грязной ветке соседнего тополя…
Не так ли и мы, слетаемся под привычные окна, где нам когда-то улыбалось счастье… Толпимся, суетимся, надеемся. Хлопаем крыльями.
И – иногда счастье снова нам улыбается.
А как хорошо все начиналось!
Еще недавно было утро. Большое, веселое. И трамвай звенел весело, как звонок с урока…
А теперь вечер. (Люди, простите меня, что вечер настал!)
Вечер, и на вытоптанной траве, где совсем недавно еще черные люди в черных кожаных куртках торговали черной черноземной картошкой и слабосолнечного цвета кукурузой, лежит пьяный толстый мужик с голым пузом. Спит.
И трудно поверить, что совсем недавно еще было утро…
А как хорошо все начиналось!
В монастыре жили замечательные коты и многочисленные голуби…
В монастырской «иерархии» голуби, конечно, главнее котов, но котам-то иногда удавалось ловить голубей, а наоборот никогда.
Коты в монастыре были удивительные. Некоторые даже летали. Правда, сверху вниз. Со стены. С диким нечеловеческим криком. Но это были коты-неудачники, потерпевшие временное поражение в беспощадной «внутривидовой» борьбе.
А вообще коты были знатные. Большие, медленные. Удивительно всеядные (когда кормили из рук), и откликались на любую кличку. Когда хотели. А когда не хотели, ни на какую не откликались.
Самого в то время главного чаще всего звали Василий (Васька). Вел он себя соответственно царственно.
Вот идет он по белому гравию, а за ним Володя, заместитель наместника по строительной части, зовет его ласково: Вась… Вась…
Кот идет сам себе. Не обращает внимания. Не хочет.
Все это видит и слышит иеромонах Дорофей, в недавнем прошлом послушник Василий, или попросту – Вася.
Когда кот и Володя уже прошли, каждый по своим делам, о. Дорофей, как бы ни к кому не обращаясь, просто в пространство замечает обиженным голосом:
– Вась… Вась… А откуда ты знаешь?.. Может, его Вовой зовут…
… Похоже, не забыл о. Дорофей своего, нареченного родителями и данного при крещении имени, и называние этим именем кота его не слишком радовало…
А как хорошо все начиналось!
А потом некоторый человек
обнаружил, что у царя Траяна ослиные уши.Сберегая свою жизнь, он должен был об этом молчать, но ему было невыносимо эту правду в себе таить… Она наружу просилась! Быть высказанной хотела….
… И выкопал он ямку, и. что знал, туда прокричал, и выросла на том месте березка…
А как хорошо все начиналось!
А теперь… А теперь все стало как-то непозволительно…
И пушка – не игрушка, и лягушка – не игрушка…
А как хорошо все начиналось!
Танька была маленькая, и звали ее Молекулой.
Когда я увидел ее в первый раз, она была чудо, как хороша. Молоденькая, тоненькая, маленькая. Скромная, тихая. Большие глаза ее светились добротой и ласковостью. У нее был муж Слава (вместе приехали), и они оба стояли на паперти…
То есть, не на паперти, конечно, кто б им там позволил бы там стоять… Они стояли и просили у монастырских ворот. Танька просто стояла, а Слава подходил к машинам…
Обыкновенная судьба. Домашняя жизнь. Потом какие-то «черные риэлторы» отобрали квартиру… Дальше чистая лирика: Улица, фонарь…
А Танька тогда была, правда, красивая…
Хотя Славе она, судя по всему, не изменяла, однажды ради нее угнали трактор…
Ребята с подсобного хозяйства немного выпили, угнали трактор и поехали на нем гулять: звали Таньку кататься…
Танька немного с ними проехала, метров сто, до моста, и вылезла, трактористы поехали дальше, долго катались и встали среди полей и оврагов: солярка кончилась.
Там стального коня задержала милиция: кто-то из местных жителей позвонил, испугались: по окрестностям гулял трактор, даже приблизительно не соблюдая никаких правил движения…
Двоих участников угона тогда из монастыря выгнали, а третьего все же оставили. Когда солярка в баке кончилось, двое ушли, а этот третий, молодой веселый парень остался: вроде бы сторожил обездвиженную машину…
На самом деле он, очнувшись, просто не мог понять, где он находится и не знал, куда идти… Пейзаж-то у нас неровный: холмы, овраги…
Танька-Молекула во всем этом, конечно, не виновата, но трактор-то, возможно, угнали именно ради нее. Такая она была тогда еще красивая.
От бездомной, хотя и околомонастырской жизни Танька стала тускнеть, вянуть…
Несколько лет я в тех краях не был, а когда снова приехал и увидел Таньку, то едва узнал ее: это была больная старуха. Только большие глаза светились…
Прошлой весной Славка заболел, его забрали в больницу.
Танька ходила теперь с каким-то относительно юным бедолагой, смуглым и темноволосым. Мне, конечно, все равно, но как-то обидно было за Славку… Хотя это очень глупо, конечно… Какое мне дело?
А зимой Молекула умерла.
Замерзла в брошенном доме, где они, бездомные, ночевали.
Вечером, один из так называемых «трудников» сказал как-то между прочим равнодушно и почти даже весело (происшествие все же!):