Загадочная пленница Карибов

— Не понимаю, чего это я так убиваюсь по Арлетте! — весело воскликнул Витус. — Да я завтра же найду ее, или послезавтра, или через пару дней. В конце концов Гавана не стог сена, а Арлетта не иголка.

Ахилл прыснул, при этом из его рта вылетели ошметки бурой кашицы:

— Ах-ха-ха, топ ami! Твоя, ах-ха-ха, возлюбленная не иголка! Ах-ха-ха, уверен, что формы ее получше! Хо-хо! — Внезапно он вскочил и бросился к ведущему наружу витку «улитки». — Мне надо пи-пи.

Витус кивнул, не прекращая жевать. Ему пришло в голову, что не стоит проглатывать больше еще одной порции, потому что он не знал, как поведет себя наркотик дальше. Пока что он чувствовал себя великолепно и хотел как можно дольше сохранить это состояние. Наконец-то, после стольких дней, у него было легко и радостно на душе, и его не покидало ощущение, что Арлетта где-то близко, и он обязательно найдет ее.

— Арлетта? — изумленно спросил он, поднимая взор.

Он так неотступно думал о любимой, что фигура, возникшая в дверном проеме показалась ее призраком. Или она была из плоти и крови? Он часто заморгал, чтобы распознать видение, и на какое-то мгновение в мозгу скользнула мысль о Магистре, который ушел добывать себе бериллы, дай Бог, чтоб успешно… И Магистр материализовался в дверях. Да нет, это Энано, хитрюга Коротышка… Или Хьюитт, на которого всегда можно положиться? О, друзья, верные друзья! Да это все они здесь… Витус с трудом сконцентрировался и снова вгляделся в фигуру перед собой.

— Арлетта, это ты?

Фигура отделилась от дверной рамы и ответила:

— А, топ ami, pardon! Я подзадержался с пи-пи, — хихикнул Ахилл. — Смешно, n’est-ce pas? Все вокруг… э-э… расплывается, qui?

Радостное возбуждение Витуса лопнуло, как мыльный пузырь, взамен его нахлынуло тоскливое разочарование.

— Да, ты прав… к сожалению.

Двадцать четыре часа спустя Витус снова был в зеркальном кабинете. Он стоял, спрятавшись в складках занавеса цвета ночного неба, невидимый для всех, даже для Ахилла. Ахилл снова преобразился в Ариэль и уже довольно долго занимался женой Хайме.

Все было подготовлено тщательно. Для того чтобы обе половины кабинета могли освещаться точечно, был использован свернутый воронкой кусок пергамента, который снаружи выступал в помещение. Чтобы устройство функционировало, у его конца надо было держать горящий факел. Это задание поручили Луизе и Педро, вознице.

Дело продвигалось медленно.

— А, мадам! — слышался голос Ариэль. — Как хорошо, что вы принесли орхидеи! Без орхидей все было бы impossible, n’est-cepas? Вы уже ощущаете влияние тайных листьев?

— Тайных листьев? — Франсиска была так взволнована, что не сразу поняла, о чем говорит прорицательница. Потом до нее дошло. — А, вы имеете в виду листья, которые я все жую и жую! — Она скривилась в подобии улыбки. — Вкус у них отвратительный, но они помогают, я думаю. Я уже чувствую приближение моей матери. Правда чувствую.

— Voila, я была уверена, — ответила мадам Ариэль не без удовлетворения. — Вы хорошо меня видите?

— Ну конечно, правда, немного смутно, как будто вы то на шаг отступаете, то приближаетесь. Как будто я смотрю на вас через темную рябь в пруду… Здесь так мало света…

— Qui, мадам. Сядьте сюда, — Ариэль указала на стул, который был поставлен перед занавесом цвета ночного неба.

Минуту спустя она велела Франсиске выплюнуть листья коки в приготовленную миску, а сама отступила к стене, на которой висела едва теплившаяся керосиновая лампа. Она подвернула фитиль, и в комнате повисла тьма.

Франсиска исторгла испуганный возглас и тут же начала молиться:

Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum benedicta Tu in mulieribus et benedictus fructus ventris Tui, Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc, et in hora mortis nostrae. Amen.

Было темно, хоть глаз выколи.

Мадам Ариэль откуда-то возвестила:

— Спиритический сеанс можно начинать.

Витус почувствовал, как занавес раздвигается, ощутил, как его сжимают тяжелые складки драпировки, и вслед за этим услышал едва уловимое пощелкивание пальцами. Медленно чернота уступала место тусклому свету. А в центре этого слабого луча вырисовывался букет орхидей. Полупрозрачные белые лепестки отливали желтым и словно покачивались от легкого дуновения ветерка в большой вазе. Витус понял, что такой эффект создает колеблющееся пламя факела на другом конце пергаментной воронки. Кто-то, Луиза или Педро, ловко орудовали огнем.

— Вы видите орхидеи? — спросила мадам Ариэль голосом заклинателя.

— Да-да, вижу! Цветы качаются. О, они качаются, как будто… на них кто-то дует!

— Qui, мадам, Орхидеи… э-э… воспринимают последний вздох вашей татап, они зовут, зовут…

Снова раздался легкий щелчок. Незаметно глазу свет тускнел, цветы меркли, расплывались, и из середины букета все явственнее проявлялось лицо. Лицо пожилой женщины с портрета. Узкие глаза строго смотрели из пустоты, поскольку рама портрета лежала вне круга света.

— Мама? — ахнула Франсиска, не веря своим глазам. — Мама! О мама, это правда ты?

Голова, которая висела в черноте, как лампион, кивнула. Со сдавленным стоном Франсиска упала на колени и начала креститься.

— Отец наш Небесный, хвала Тебе во веки веков! Сотвори это чудо для твоей грешной дочери Франсиски, дай ей еще раз, один-единственный раз поговорить со своей матерью…

Она бормотала и бормотала молитву, и конца этому не было видно. Тут ее прервал голос Ариэль:

— Ах, мадам, спиритический сеанс… э-э… ограничен во времени! Лучше скажите, чего вы хотите.

Франсиска еще раз перекрестилась, села на стул и смущенно пролепетала:

— Мама, у меня будет ребенок, слышишь? Ребенок! — Она шмыгнула носом. — Господь по милости Своей сделал так, что я понесла. Ну не чудо ли, а, мама? — Мать Франсиски хранила молчание. — Мама!

— Ваша татап, мадам, — послышался голос Ариэль, — может вас слышать, но не может говорить, compris?

— Ах вон как! Ну да. — Франсиска подобралась. — Мама, я хочу дать ребенку христианское имя, да не знаю, какое. А Хайме, ты же помнишь Хайме, моего мужа, хоть знала его и недолго, потому что тогда уже была больна, когда мы поженились, помнишь, мама, ты уже болела этой…

— Мадам, — снова вмешалась Ариэль, — не забывайте о времени!

Торговка орхидеями сглотнула. Она повернулась в ту сторону, откуда исходил голос:

— Но как я узнаю, согласна ли моя мать, когда она не отвечает?

— Дождитесь знака, мадам, и узнаете.

Франсиска недоверчиво посмотрела в темноту, потом на лицо матери, вздохнула и начала заново:

— Симон? Как тебе Симон, мама?

Никакого движения.

— А если Павел, мама?

Тишина.

Витус в своем укрытии удивился глупости женщины. О том, что может родиться девочка, у беременной и мысли не было.