Загробный

Сегодня было скучно, не было Вали и вообще, какой-то не праздничный был праздник, хотя гости были почти все. И я спросил Валину маму:

– - А почему нельзя?
– И уточнил: - Почему ко мне взрослым можно обращаться на "ты", а мне нельзя?

– - Потому что мы - взрослые!
– сказала Валина мама громким и удивленным голосом.
– Мы вас кормим.

– - Это что ж, дядя Дубовик меня кормит, что ли?
– опять спросил я.

– - Взрослые кормят детей, - укоризненно сказала Семенченко, - они их одевают, кормят, воспитывают. И дети должны уважать взрослых.

– - А взрослые детей?
– спросил я. Взрослые детей уважают?

– - Они их любят, - наставительно сказала Семенченко, - они любят их, если, конечно, они хорошо себя ведут. К тому же, взрослые больше знают.

– - Вы больше меня знаете?
– спросил я громко.

За столом стало тихо. Все взрослые прислушивались к нашему разговору.

– - Конечно, - сказала Валина мама., - гораздо больше. Потому что я училась.

– - Тогда скажите мне, что такое мюзрик?

– - Мюзрик?..
– замялась Семенченко, - Мюзрик?.. Такого слова нет, а если есть, то его дети выдумали.

– - А вы можете выдумывать слова?

– - Зачем их выдумывать, слов много и я все их знаю.

– - Тогда скажите, что такое Флуктуация?

– - Ну, это что-то медицинское, а я не врач.

– - И вовсе не медицинское, - торжественно заявил я, - а обычное. Просто вы не знаете. Или вот: что такое этилокситилпараминофенелиндиамин?

Гости смотрели в стол. Дядя Дубовик прикрыл зачем-то рот рукой, из под руки торчала его бородка.

– - Это состав цветного проявителя для пленки, - вступил в разговор мой старший брат Миша.
– Как Вовка только ухитрился его выучить. Этил, кситил, параминофенелин и диамин. Вовка, перестань доставать тетю.

– - А что такое синекдоха?
– не унимался Вовочка.

– - Ну, это я недавно учили, по русскому...
– смущенно сказал мой средний брат Ляля, который на самом деле был Павел. Лялей я звал его, когда был совсем маленьким, и новое имя прижилось.
– Это словесный прием, который позволяет показать большое через его часть. Например, можно сказать: "толстяк" или "борода", обозначив тем самым всего человека.

– - Ну и память у тебя, Вовка!
– сказал Ляля.

– - Вова, - вступила мама, - перестань. Расходился, как горячий самовар.

– - Кто самовар?!
– возмутился я.
– Не знаете, так и скажите! А что такое дисперсия? Или - интродукция? Никто не знает всех слов.

– - Это специальные слова, - попытался остановить мой напор папа, - тетя может их не знать. Я тоже не все знаю.

– - Так ты же не строишь из себя всезнайку. И не требуешь, чтоб я обращался к тебе на "вы". Хотя ты кормишь и одеваешь не только меня, но и Мишку и Ляльку и маму - всех.

Наступила тишина. Потом покрасневшая тетя Семенченко сказала:

– - Ты глупый и грубый мальчишка, я не хочу с тобой разговаривать.

А мама сказала:

– - Вова, будет лучше, если ты возьмешь свою тарелку и пойдешь кушать к себе в комнату. Тут одни взрослые и нам не интересно тебя слушать.

– - Ты тоже не знаешь, - совсем рассердился я, - ничего не знаешь. А командуешь. Я с тобой разговаривать не буду! Три дня!!

Миша встал из-за стола, взял меня под мышку и понес из столовой. А я брыкал ногами и кричал сквозь слезы:

– А что такое Ярод? А что такое Пардыква? Не знаете! Тоже мне, взрослые!

2

Я попытался повидать Валю спустя 55 лет. Специально съездил в Сибирь, в Иркутск. Зря съездил. Валя умерла от цирроза печени 20 лет назад, говорили - пила по-черному. Девочка из интеллигентной семьи, врач! А Иркутск оказался маленьким, грязным и совершенно непригодным для человеческого жилья. Хорошо, что я это не понимал, пока жил там целых 20 лет.

Мне в те годы не то что Иркутск - пятиэтажный дом казался целым миром. Я тогда впервые узнал про Карлсона, совершенно поверил в его реальность и отправился на поиски.

Когда я был маленьким, меня часто называли вредным неслухом. Иногда добавляли - отчаянный. Отчаянный неслух, вреднуля.

Еще меня дразнили, потому что про Вовочку много глупых анекдотов. Дразнили меня старшие мальчишки.

Я не был вредным и не был таким уж отчаянным. Я был задумчивым. Или, как говорила мама про задумчивых мальчиков - мечтательным.

Я любил оставаться дома один. Тогда мне никто не мешал мечтать. Я представлял, как в открытое окно влетает Карлсон, и как мы дружимся. Жаль только, что у меня не было паровой машины и Карлсон не мог ее сломать. Ведь все знают, что именно после взрыва паровой машины начинается настоящая дружба с Карлсоном.

Я удивлялся, почему Карлсон никогда не прилетает. Я был упрямым мальчиком, поэтому однажды вышел из квартиры в подъезд и поднялся по лестнице на самый верхний этаж. На самом верхнем этаже была лестница, которая вела на чердак. Детям было строго запрещено лазить на чердак. Но как можно было бы узнать у Карлсона, почему он не прилетает, если не забраться на чердак, а оттуда - на крышу.

И я полез по лестнице.

С трудом открыл тяжелую крышку люка, для этого пришлось упереться ногами в железную ступеньку и толкать крышку; она с грохотом открылась вверх и шлепнулась там. Я подтянулся на руках, перевалил туловище в пыльную темноту чердака и оказался в таинственном помещении, пронизанном солнечными лучами. Лучи дрожали на пылинках, казалось, будто множество фонариков светят сквозь щели в крыше.

Теперь надо было найти выход на крышу. Я пошел по чердаку. Сердце замирало. Чердак был наполнен странными гулькающеми звуками, будто там проживало множество гулек.

Найдя, наконец, дверь, я потянул ее на себя и вздрогнул. Какая-то большая птица пролетела рядом с головой. Я замер, успокаивая дыхание. Я узнал голубя, но его появление было таким неожиданным.

Так вот, какие гульки тут все время бормочут, - подумал я.

И вот, свершилось! Я оказался на крыше.

Подо мной лежал родной город, его было видно почти весь. Далеко-далеко дымились трубы Куйбышевского завода, где делали сложные машины. В другом конце на горе стояла церковь, в ее куполах плавилось червонное солнце. Третья сторона была заполнена Ангарой, замечательной рекой, в которой запрещалось купаться маленьким мальчикам. А с четвертой стороны город превращался в тайгу: там был большущий парк с кедровыми и сосновыми деревьями.

Я ощутил себя очень маленьким на фоне этого простора. И в то же время я чувствовал себя очень большим, ведь этот город принадлежал мне...

Но надо было искать домик пухлого проказника. Я шел по хрустящей жести крыши, стараясь не оступиться, придерживаясь за конек и не приближаясь к окраине, ведущей в бездну. Я вымазался в ржавчине, руки горели от горячего металла конька, а домика все не было видно. Мне казалось, будто уже много часов бреду по этой крыше и конца этой ходьбе не будет. Но тут я увидел приоткрытую дверь и понял, что обошел всю крышу по кругу. Вернее - по квадрату. Во втором классе тогдашней школы мы еще не очень хорошо разбирались во всех этих квадратах, овалах, треугольниках и ромбах.