Загробный

– У вас так вообще ни плоти, ни желаний, - попытался я вступиться за соплеменников.

– Да, - не стал обижаться Библиотекарь, - одни иллюзии. Но есть гипотеза, что Послежизнь тоже всего этап перед следующим. В смысле, что как после жизни наступает Послежизнь, так и после Послежизни будет жизнь. Этим большинство из нас и живет, в смысле - не живет.

– Слушай, а как насчет сказки "Маша и медведи"?

– Это вообще не сказка.Так же, как: "Три рубля рублями...", - не стихи.

– Какие три рубля?

– Ну, считалка детская. Три рубля рублями, рубль пятаками, три копейки по копеки, рубль и пятак. Сколько получилось?

– А, ты имеешь ввиду, что это развивающие тексты, исполненные в занимательной форме. Большой, средний, маленький. Медведь, медведица, медвежонок. Между прочим, довольно неприятная история про эту Машу, вторжение в чужое жилище, воровство, хулиганство... Бедные медведи.

– Есть сказки вообще ненормальные, - было видно, что Библиотекарь прочно сел на любимую лошадь, - помнишь, про "Мальчика-с-пальчика"? Знаешь, как она начинается:

"Жил был однажды дровосек, и было у них с женой семеро сыновей: два близнеца по десять лет, два близнеца по девять лет, два близнеца по восемь лет и один младшенький семи лет. Он был очень маленький и молчаливый. Когда он родился, то был ростом не больше вашего пальца, поэтому его и назвали Мальчик-с-пальчик. Он был очень умен, хотя родители и братья считали его дурачком, поскольку он все время молчал. Но зато он отлично умел слушать собеседника. Дровосек был очень беден, и семья постоянно жила впроголодь. Однажды случилась засуха, и погиб весь урожай. Везде наступил голод. Однажды вечером дровосек сказал своей жене:

– Что же нам делать? Я люблю своих сыновей, но мое сердце разрывается от боли, когда я вижу, что они умирают от голода. Завтра мы отведем их в чащу леса и оставим там.

– Нет! Это было бы слишком жестоко, - вскричала его жена. Она понимала, что еды достать негде, но без памяти любила своих дорогих сыновей.

– В лесу у них есть шанс спастись, - сказал дровосек.
– А дома они уж точно умрут.

Его жена зарыдала и согласилась..."

– Да уж, у это еще тот сказочник!
– сказал я.
– Помню, какая-то его история начинается вообще чудно: "Умерла бабушка. Внуки положили ее в мешок и повезли на базар продавать...". Вообще, литература деградирует уже давно. Маркиз Де Сад не только отнесен к числу писателей, но даже его имя стало корневым медицинским термином. Не имя Луи Пастера или Артюра Рембо, а имя маньяка, выродка. Расчетливый параноик Стивен Кинг зарабатывает на одной книге больше, чем хороший писатель Уильям Сароян получил за всю жизнь. Убогий позер Эдуард Лимонов на своих графоманских сочинениях имеет больше гонораров, чем имел талантливый Сергей Довлатов. И дело не в том, что толпа охотней пойдет на Петросяна, чем на Лебединое озеро. А в том, что благополучие людей искусства зыждется не на уровне их таланта, а на спросе их продукции. Недоумок Демьян Бедный получил от власти все, а гений Пастернак - фигу с маслом. Спрашивается, кто нынче читает вирши Демьяна? Коммерция и искусство - вещи несовместные. Признав человека талантливым, общество обязано избавить его от забот о хлебе насущном. Вернее, не общество - толпа безмозгла, а те, кто руководит этим двуногим стадом.

Библиотекарь достал откуда-то здоровенный фолиант, окованный металлом, сказал задумчиво:

– Вдумайся, человечество живет процентов на девяносто в плену звериных инстинктов. Поцелуй - доверительное кормление у обезьян изо рта в рот. Озноб при испуге или замерзании вздымает исчезнувшую шерсть - мурашки по коже, чтоб согреть или напугать врага. Потеющие ладони в экстремальной ситуации помогали взбираться по стволу дерева. Врожденная боязнь высоты - лишнее свидетельство того, что обезяноподобные предки жили на деревьях и нередко оттуда падали. Увлечение колекционированием чего-то - память другого звена предков, собирателей. Подростковые конфликты в семье - программа, побуждающая взрослеющую особь отделиться от стаи. Подростковые банды - стадный инстинкт многих молодых животных. Мужская неверность - естественная программа любого самца, заставляющая его стараться оплодотворить множество самок.

То, что считается характером, тоже инстинкты, программы животных, из которых строился человек. Жадность - причудливо преобразованный страх голода, привилегия слабых, внутренне неуверенных, потенциальных изгоев стаи. Обжорство - из той же группы инстинктов, животная привычка наедаться впрок.

И что ты хочешь от такого человечества?

– Ну, - сказал я, опасливо поглядывая на руки Библиотекаря, сжимающие книгу в бронзовой обложке, - я, собственно, сейчас не столько о человечестве думаю, сколько об этом мире, загробном.

– А зря! Мы - часть человечества, большая, кстати, часть. И мы обязаны думать о той бездне, из которой вылупились.

– Тут ты не прав, - сказал я, - Ницше говорил, что чем дольше вглядываешься в бездну, тем пристальней бездна вглядывается в тебя. У тебя можно взять что-нибудь почитать?

– Для того и сидим тут, проходи к столу, надо заполнить формуляр. На руки не больше двух книг. Залог не требуется.

Я сделал было движение к столику, но вспомнил о тяжелом фолианте и резко обернулся. И не зря - Библиотекарь уже поднял свое экзотическое оружие на головой. Моя реакция заставила его фальшиво улыбнуться.

– Смотри-ка, - сказал он, ставя книгу на полку, - привыкаешь. Молодец.

И добавил зачем-то:

– Коль hакавод.

5

Любопытно, что хотя языковых барьеров тут не существовало, речевые различия имели место. Это был не акцент, а, скорей, нечто интонационное. Немного не так примененная грамматическая форма, бедный или богатый набор слов, излишне удлиненные фразы или, напротив, излишне урезанные. Более того, многие вставляли, порой, обороты из родного языка. Так, наверное, звучали в девятнадцатом веке латинизмы в беседе ученых, всякие там "меа кульпа", "дикси", нота бене"... Собеседники слова понимали, но их присутствие было и естественно, и чуждо. Именно так, как прозвучало "коль hакавод" (молодец), разве что иврит в устах гнома был достаточно необычен. Хотя, кто их знает, этих гномов - каким древним наречием они пользовались при жизни и сколько их было этих наречий.

Я осваивался в номере, который ничем экзотическим не выделялся. Он состоял из гостиной и спальни. В гостинной имели место стол, полумягкие стулья и обширный шкаф. Я открыл его, на меня посыпались разнообразные скелеты. Я запихал их обратно и запер дверцу блестящим ключиком. "В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось иметь именно такую спальню, но никак не хватало времени этим заняться. Кровать была большая и низкая. На ночном столике лежал маленький переносной пульт управления телевизором. Экран телевизора висел на высокой спинке кровати, в ногах. А над изголовьем имелась картина, очень натурально изображающая свежие полевые цветы в хрустальной вазе. Картина была выполнена светящимися красками, и капли росы на лепестках цветов поблескивали в сумраке. Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко и в то же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выско-чил нетрезвый мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в огромный дымящийся чан. Раздался шумный всплеск. Мужчина скрылся в бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа в зубах что-то вроде разваренного ботинка. Невидимая аудитория разразилась ржанием... Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из зеленого леса на меня пошла белая лошадь, запряженная в бричку. В бричке сидела хорошенькая девушка в купальнике. Я выключил телевизор, поднялся и вышел в коридор."

Коридор уходил в бесконечность. Это только снаружи пансионат казался небольшим, на самом деле он вмещал несколько миллионов номеров - технология Воланда. Что не мешало владельцу с каждым постояльцем работать индивидуально. Понятие очередей в Загробном мире отсутствовало напрочь. Сие казалось необъяснимым, но только лишь земной логикой. Библиотекарь пояснил мне, что каждый из очередных слегка смещен во времени, которое, как известно, бесконечно.

В глубине коридора кто-то активно шаркал шваброй. Причем шаркал весьма энергично, приближаясь ко мне с бесконечным постоянством. Некоторые черты энергичного уборщика показались мне интересными, поэтому я дождался, пока он не подшаркал почти вплотную.

– Ну и как работается?
– спросил я ехидно, наблюдая за тем, как этот невысокий человечек отжимает швабру и выпрямляет спину, утирая тыльной стороной ладони обширную лысину.

– Благодагю, - ответил уборщик с оптимизмом, - пгекгасно габотается. Я, батенька, всегда мечтал о такой габоте, когда гезультат виден сгазу. Пгекгасное, знаете ли, место - этот Заггобный миг! Тут каждый неживет по способности и каждому неживущему выделяется по потгебности.

– Да уж, - сказал я грустно. Желание побеседовать угасло.