Загробный

Из стены выплыл мой гид.

– Привет, Уля, - кивнул он уборщику, - ты я вижу цветешь.

– Я всегда неживее всех неживых, - гордо ответил поломой, энергично налегая на швабру.
– Я - ваше знамя, сила и огужие.

– Это уж точно, - хмыкнул Мольер.
– Владимир, вы отдохнули?

– Да что-то не отдыхается, - сказал я, - никаких следов усталости. Даже удивительно.

– Первое время живые неживые всегда так себя чувствуют, эйфория иллюзорного тела. А перекусить не тянет?

Я прислушался к желудку. Этот важный орган вел себя отстраненно, молчал.

– Тогда приглашаю на прогулку. В каком городе вы хотели бы совершить моцион?

Мольер исчез, а я вышел на площадь трех вокзалов и побрел, отмечая похорошевшее здание Казанского. Было ясно, что переход из социализма в свободный рынок сильно повлиял на быт россиян. Малоподвижные лица, покрытые потом, натруженные руки, закоченевшие в хватке на узлах, чемоданах и, непривычные мне пока, карманники, каталы с шариками или картами. Главное изменение, которое я отметил, заключалось в обилие детей всех мастей: от беспризорников-попрошаек до малолетних проституток. Когда меня повязали, Горбач только пришел к власти, но подобное развитие событий было невозможно вообразить. Невольно вспоминались романы Макаренко, "Республика ШКИД", детский дом имени Дзержинского, фотоаппараты ФЭД. Всплывшие было ассоциации (клифт, котлы, босяки, кусман, "у кошки четыре ноги", "на мою, д-на могилку, да никто не придет"), быстро погасли - нынешнее поколение бомжат было неплохо одето, упитано и не слишком дерзко. Некая расслабленная безразличность наблюдалась в детишках, будто все они обкурились травкой.

– Дед, а дед, - окликнул меня мальчуган лет десяти.
– Дай закурить.

Грязноватый, но качественный джинсовый костюм, кроссовки, бесцветное, как бы пыльное, личико, большие темные глаза с выразительными ресницами. И странный запах, вызывающий в памяти стройку или столярный цех.

– Чем это от тебя пахнет, юноша?

– Клеем. Только я сегодня не нюхал, это еще со вчерашнего. Дашь закурить?

Клеем... да, припоминаю, кое-кто из зеков ловил кайф, нюхая клей "БФ". Сейчас его, вроде, переименовали в "Момент". Мерзкая штука, мозги выжигает моментом. Надо же, какой каламбур!

– Жрать хочешь, куряка?

– Я пить хочу. Купишь мне колу?

– Ну, пойдем. Заодно кое в чем меня просветишь, а то я тут первый день.

– Деревенский? Да, наша Москва крутая. Я тут все знаю, могу гидом быть. За стольник в час. Хочешь?

– Тебе сколько лет-то, гид?

– Тринадцать. Это я просто такой мелкий вырос. Потому что курю и нюхаю.

– Да уж! Вот тебе твоя кола, пей. А насчет того, чтоб экскурсоводом поработать, что ж - пошли. Только сперва я пивка выпью, головка еще немного бо-бо.

Мы устроились на открытом воздухе за Ярославским вокзалом в грязной кафушке, разбросавшей пластиковый комфорт вдоль железнодорожных путей. Пацан, выдувший бутылку колы, и от пива не отказался, так что попивали из пузатых кружек с выщербленными краями темное пивко, прикусывали солеными полосками какой-то сухой рыбы.

Вот еще одно, выразительное отличие от советской жизни - ни одна падла не обращала вимания на то, что ребенок пьет пиво наравне с мужиками!

Мне почти похорошело; я уже подумывал - не взять ли грамм двести "Кристалла", когда на аллее появилась эта парочка. Мальчик и девочка, лет четырнадцати, одетые обычно для подростков. Казалось бы, я не должен был концентрировать на них внимание. Но что-то в ребятах дисгармонировало с обыденностью. Шли они как-то пластично, расковано, с некоей грацией, не присущей стандартным людям. Девочка разговаривала по телефону, что не отражалось на плавной красоте движений.

Мы вообще не обращаем внимание на то, как ходим. А, если вглядеться, то станет ясно, что большинство двигается некрасиво, сковано, как-то рванно, грубо. Вон, семенит баба с кошелкой, наклонилась вперед, будто падает, успевая выставлять то одну, то другую толстую ногу. Вон шествует мужичок в шляпе. Будто на ходулях, вокруг тощих икр некрасиво обвиваются потертые брюки. Вон пацан куда-то спешит. Движения неорганичные, аритмичные, сам сутулится, дышит ртом.

Мой гид тоже обратил взор на подростков. Но привлекла его не грациозность, а нечто более меркантильное. Я не успел заметить быстрый его прыжок, а он уже выдернул из руки у девочки мобильник и дал деру.

Спутник девчонки не побежал за воришкой, хотя выглядел парнем крепким. Он сделал левой рукой загребающее движение, и я с удивлением увидел, как любитель нюхать клей с размаху шлепнулся на землю.

Вскочил, рванулся бежать, снова упал, связал поведение непослушных ног с жертвами, беспомощно оглянулся на них.

– Иди сюда, - спокойно и тихо сказал парень, - иди, мы ничего тебе не сделаем.

Как побитая собачка подплелся к ним незадачливый похититель телефонов, отдал мобилу, стоял понуро.

Девочка, будто взрослая дама, погладила его по голове.

– Не бойся, с кем не бывает. Подожди, сейчас я дам тебе немного денег. И не воруй, могут поймать и покалечить.

– Ребята, вы что - экстрасенсы?
– не удержался я.

– Каждый человек в какой-то мере экстрасенс, - посмотрел в мою сторону парень.
– Но в данной ситуации никакая магия не требуется, все банально до тошноты. А вам не следовало бы пить, у вас давление скачет, инсульт может быть.

Он смотрел на меня серьезно и спокойно. А так как я на время потерял дар речи, добавил:

– Тут тоже никакой магии, у вас лицо покраснело от прилива крови, верный признак повышенного давления.

– Чертовы вундеркинды!
– не нашел яничего лучшего.

– Ты чё, - дедуля, - вступила девочка, - стрелы перепутал? Какие тут вурде-киды, тут нормальные пацаны.

Она пластично подсела на соседний стул и бесцеремонно положила ручку мне на ширинку.

– Перепихнуться не желаешь, дядя?

– Вы что, - сказал я сдавленно, - малолетние проституты, что ли?

– Тут спорная семантика, - убрала пацанка руку, - в женском роде логичней говорить о проститутках, а упоминая и женщин, и мужчин - лучше использовать эйфемизм. Например, развратные подростки. Или отроки легкого поведения.

Остатки хмеля испарялись, я совершенно не мог соориентироваться в происходящем. Хотя и славился находчивостью в экстремальных ситуациях.

Мой несостоявшейся гид тоже застыл столбом. Привычные ему стандарты поведения не укладывались в ситуацию. Впрочем, инстинкт беспризорного оказался сильнее разума: он сдвинулся вбок, почесался и припустил в сторону вокзала.

– Ты полагаешь, он может быть нам интересен?
– спросила девочка.

– Возможно, - ответил мальчик, - негативный человеческий опыт, инфантильность и внутренняя надежда. Вполне возможно.

Они переговаривались поверх моей головы, это активировало мою сообразительность.

– Одно из двух, - сказал я, не глядя на них, - или вы не дети, или играете роли для кого-то другого.

– Или одно из двух, - подхватил пацан.
– Хотите пройти с нами?

– Почему бы нет, - допил я последний глоток из кружки...

Площадь растаяла, ощущение похмелья исчезло, я стоял в бесконечности коридора, вдали шуршал шваброй вечно неживой Уля, из стены вновь материализовался Мольер.