Заказанная расправа

— …Ну, я первым решил уехать в Россию. Стал своих уговаривать. Собрал всю родню в кучу: родителей жены, свою мать, жену — в один день убедил. Ну, стали собираться, готовить документы. И через месяц уехали с Баку. Так что б вы думали? Остановил нас на русской границе пост. Санитарный. И давай всех проверять.

Во все дырки и щелки заглянули. У женщин в волосах что-то искали. Наверное, мозги! Только зря время теряли! Откуда у наших баб такая роскошь? Ну, я все, какие были, медицинские справки отдал, чтоб глянули и скорей пропустили нас. Они посмотрели и отвечают, что придется задержаться, потому как нет у нас самого главного анализа на ВИЧ-инфекцию. Я о ней краем уха что-то слышал. А родня — ни в зуб ногой. И как на смех у первой — тещи решили взять кровь на проверку. Ей уже восемь десятков давно исполнилось. Напомнил я доктору о тещином возрасте. Мол, она старше той инфекции в десять раз! Тот СПИД, увидев ее, со смеху сдохнет. А врачиха в ответ:

— Не сушите мне мозги, молодой человек! Она жила та побережье! Откуда знаю, где именно? На пальме или под пальмой.

Потом тестя позвали. Тому тоже уже сто лет. Я не выдержал, просить за него стал. А медичка отвечает:

— Не мешайте, молодой человек! Откуда знаете, сколько макак в его гареме было?

Когда за мою мать взялись, я опять в крик. Мол, зачем старую женщину мучить? А мне в лицо смеются:

— Не надо было вахтером в зоопарке работать… Там обезьян больше, чем в Африке! Откуда знаем, как она с ними общалась во время перерыва?

Наконец, до меня очередь дошла. Я все слышал про СПИД, кроме одного. Не знал, как и откуда берут анализ. А у своих не успел спросить. Сообразил, раз это болезнь половая, выходит, надо то самое место заголять. Зашел я в ихнюю камору, спустил штаны аж до колен, стою на полной готовности. Ну, думаю, полхрена на анализ отрежут. А жалко! Жена еще молодая! Старикам терять нечего! Они свое от жизни взяли. Я ж только во вкус вошел!

Стою, чуть не плачу, сам себя жалею. Не столько себя, сколько свой хрен. Прощаюсь с ним, как с верным другом. Прощенья прошу у него. Ведь вот нельзя без этого анализа, в Россию не пустят. А в Баку уж порохом пахнет. Не хреном — головой поплатиться можно. Правда, для мужика хрен подчас нужнее головы! И стою я сам не свой, будто под виселицей. Убежать нельзя и оставаться страшно. А врачи не спешат. У них, думаю, этих обрезков накопилось, хоть шашлыки из них жарь. Прикрыл я своего друга рукой. Чтоб он не видел предстоящей муки. Сам с ноги на ногу скачу. От страха все нутро к горлу подошло. И тут вижу, через занавеску за мной подглядывают и смеются. На меня пальцами показывают. Я и не выдержал, закричал, мол, долго ли еще мучить будете. А мне в ответ:

— Ждем, когда обезьяна джигитом снова станет. А ну, натягивай портки! На твое хозяйство никто любоваться не собирается. Мы и не такое видели!

Верите? Я как услышал, что мой кунак ни при чем, от радости заплакал! Кровь на анализ у меня из руки взяли. Всего-то! За одну минуту. А утром отправили в Россию с главными справками и с нетронутым кунаком. Так я теперь не только сам, даже детей в зоопарк не поведу. Зачем им такое пережить?

— Нам в зоопарк ходить не надо. Зачем деньги тратить? Глянул на бомжей, тут тебе десяток зоопарков в натуре, без охраны. Только смотри и слушай.

Рахит повернулся в сторону бомжей. Оглядел вскользь и сказал тихо:

— А может, они счастливей и чище нас. Им уже некого бояться и нечем дорожить. Все отнято или потеряно. Все отболело. Что заснуть, что проснуться — для них разница невеликая. Они живут лишь милостью Всевышнего. Не Аллах — люди лишили их всего. Над обиженными смеяться грех! — сказал Рахит, сдвинув брови. И напомнил:

— Давно ли сами были почти такими? Без угла и куска хлеба! Нас ради детей Аллах пощадил. Вернул жизнь. Я боюсь осуждать бомжей, чтобы завтра не стать последним из них. Ладно б я! А дети?

— У тебя в Баку были бомжи? — спросил Василий.

— Где их теперь нет? Они везде. Да и мы многим ли лучше? Какие гарантии есть и у кого? — опустил голову Рахит, уставясь в землю. Участковый слышал об этом человеке многое. Но не во все верил.

— В свое время, не так давно, разве мог я предположить, что стану жить, как теперь? В сплошном говне! Ведь считался самым завидным женихом в своем городе. На меня имели виды такие семьи, о каких вы и не помечтали бы! Я уже в шестнадцать лет имел собственную «Волгу». Белую, как снег, красавицу! Жил в своем трехэтажном особняке в самом центре города. Весь дом увивали виноград и розы. Во дворе фонтаны, прохладные беседки, перед ними — павлины и фазаны. Там же — охотничьи соколы.

— Небось, отец был каким-нибудь шишком? — спросил Василий.

— Нет! В нашей семье никто не гонялся за должностями. Ученых светил тоже не имелось. Боялись такой известности, какая вызывает зависть, а потом и кляузы. Жизнь начальников слишком короткая и беспокойная. Потому карьерой у нас никто не болел.

— Выходит, удачливо фартовали?

— Обижаешь. Этим никто не баловался, — возмутился Рахит.

— Откуда ж все взялось — павлины на особняке, беседки на «Волге»? — ощерился в усмешке Григорий. —

Да кто б на тебя глянул, как на жениха, не имей ты «волосатую руку»?

— Зачем лохматая рука, если мой отец имел три мандариновых сада, пять хороших отар овец и свою чайную плантацию? Они и кормили нас вдоволь. Доход давали такой, что я мог хоть каждую неделю новую машину покупать. Да что там машины? Мы деньги считали пачками.

— Да! Много ж ты мозолей набил, перегрелся в своем саду, видать? Как же ты все спустил? Иль родитель помер рано?

— Да при чем тут родитель? Во мне отыскали задатки, каких ни у кого в семье не было. Нет, не в науке. На то ум нужен. Я считался самым лучшим танцором в городе! — задрал нос Рахит.

— Тьфу, ей твою мать! — выругался Василий, отвернувшись от рассказчика. — Ноги тебе выдернуть следовало! Из самой жопы! С корнем!

— Темнота! Меня даже за границу возили показывать! Как непревзойденного!

— Уж я б тебе показал, мать твою! Разве то мужичье дело, на потеху толпе яйцами трясти? И куда родитель смотрел, что к делу не приноровил? — возмутился Федот.

— С чего ты это взял? Я все умел. И барашка поймать, и шашлык пожарить! Виноград давил на вино. Вместе со всеми — в одном чане!

— И баранов пас?

— Я же в городе жил! Где там пасти отару? Для этого пастухов нанимал отец. Платил им!

— А ты для чего имелся?

— Эх! Смешной человек. На всех барашков одного козла все равно мало! Тем более в горах! И на мандариновые сады, и на чай нужно было немало людей! Мною все заботы не заткнуть. И отец решил мудро — каждый должен жить своим делом. И растил меня в городе.

В горы увозил летом, отдохнуть от жары, подышать воздухом. Я и радовался! Ведь вот дай тебе барана, ты и знать не будешь, что с ним делать. А я сам резал! С одного короткого удара и наповал. Ни капли крови не падало на землю, все в кружку. И тут же пил ее — горячую, прямо из сердца! Без пузырьков! Густую! Вот это наслажденье! Горячая кровь молодого барашка как хорошее вино бодрит. После него и юнец, и аксакал — джигитами, мужчинами себя чувствуют. После двух-трех кружек крови нужен хороший гарем. Но я тогда был еще молод…

«Ни хрена себе! Если ты с детства кровь хлестал, как воду, чего от тебя ждать теперь?» — передернуло участкового.

— Я ж барашка за десяток минут разделать могу! А вам и целого дня не хватит! Знаю, где самое лучшее мясо у него. И шашлык приготовлю такой, что за уши не оторвешь! На это особый опыт нужен — наш! — хвалился Рахит.

— Просрал ты его! Нет у тебя нынче баранов. Даже старого козла не имеешь! Чем гордишься, коль сохранить не смог? — укорил Василий.