Заклятые враги

Истинный правитель — последнее, что может им помочь. Остановить обезумевшую армию на пороге войны, ведомую страшными чарами и чужой местью.

***

Подъездные пути ко дворцу не блокировались. Стражи в городе и вовсе было мало — да и откуда ей взяться, если королева и её сын-посол уплыли с большей частью армии куда-то за моря, чтобы разрушить соседнее государство и отомстить за смерть молодой принцессы.

Столица гудела от возмущения; на каждом углу можно было встретить по десятку недовольных и по сотне молчавших, но не отмахивающихся, а внимательно слушающих совершенно непатриотичные речи. То тут, то там королевские стражники, в одиночку жавшиеся к стенам, выкрикивали приказы, но тут же затихали и стремились скрыться в очередной нише в стене, дабы только их никто не затоптал, не вынудил выйти на площадь и выступить уже оттуда с пламенной речью, в которой вряд ли отыщется хоть капля правды.

Садилось солнце, оставляя алые отблески на дворцовых стенах. И тучи — вот-вот грянет дождь, — уже бордовыми клубами наступали на город. Торресса затихла в ожидании молний и грома, и только дворцовый шпиль сверкал в угасающих кровавых лучах.

Постепенно утихала на улицах толчея, люди, только-только увидев первые мокрые пятна на мостовой, стремились разойтись по домам, что бы их не застала гроза. Страха, конечно, в них не было, но никому не захочется простудиться под ледяным дождём, первым для ещё не наступившей осени.

Кто-то задел плечом застывшего посреди дороги мужчину — тот отшатнулся, а после, бросив только кривой взгляд на крестьянина, уже собиравшегося ругаться или, может быть, рассыпаться в извинениях, двинулся вперёд.

— Не стой посреди дороги! — вполне благодушно окликнул его стражник, что стоял у врат во дворцовый сад. — Сейчас поедут кареты, ещё собьют, потом отскребать тебя от мостовой…

— Абы не ваше дворянство, — фыркнул тот, отступая, впрочем, в сторону. — И не драгоценного короля в тюремной повозке.

Стражник помрачнел, но больше не отвечал. Привычка народа — задирать привратников, — давно уже ему надоела, но ничего поделать с наглецами они не могли.

Когда к ним мчалась толпа, было, конечно, страшно, но ведь в столице бунта нет, да и не будет, без короля-то и армии — кому возмущаться против кого? А один путник, особенно невооружённый, ничего не мог сделать против вооружённой стражи.

Ни меча, ни арбалета он у мужчины не заметил. Под накидкой тоже вряд ли что-то пряталось, да и выглядел незнакомец довольно просто. В нём можно было заметить какие-то знакомые черты, но парень лишь покрепче сжал копьё в руках, отказываясь всматриваться в черты лица человека, посмевшего нарушить покой стражи. Может быть, если б он сбросил с головы капюшон своего тонкого плаща, было бы понятнее, но и просить человека сделать это без видимой причины вряд ли можно.

Стражник вздохнул и положил руку на эфес шпаги. Незнакомец вроде бы ушёл, и он успокоился, но отвратительное предчувствие всё равно билось в груди. Сердце тоже сжималось — а ведь сколько раз он тут дежурил, что ж может быть страшного в обыкновенном прохожем, которого и след простыл.

— Надо было проверить, — наконец-то поделился он своим мнением с напарником. Тот, постарше, опытнее, лишь покачал головой.

— Да если их всех проверять, то жизни не станет. Он тебя не трогал даже.

— Закрывать лицо… — торрессец недовольно покачал головой. — И акцент…

Темнело стремительно, быстро. Сгущались тучи, и пора было зажигать факелы, но стражник не смел сдвинуться с места. Почему-то конвой всегда казался ему слишком большой ответственностью, чтобы отвлекаться и отступать от привычного статута. Разумеется, возможно всё, вот только парень привык честно добиваться повышения и премий от начальства примерным поведением, поэтому и пальцем не шевельнул, чтобы подойти к факелам.

Его напарник, может быть, и решился бы зажечь факелы вместо заспавших по привычке дворцовых слуг, но сегодня был слишком сердит и опасался, что на него сделают и второе донесение. Поэтому стоял, вытянувшись и незаметно опираясь спиной о стену, и внимательным, злым взглядом осматривал улицы.

Люди уже давно разошлись по домам, и первый предвестник бури — ветер, — уже собрал над столицей все тучи, что только, наверное, были в окрестности. Зашелестел мягко дождь; пока что капли падали редко, будто крадучись, но тишина ночной улицы наполнилась звуками. Стражники прижались к стенам, пытаясь укрыться под козырьком — повезёт ещё, если не в лицо польёт. А уж если обойдётся обыкновенным, лёгким дождиком, то вообще их счастье!

— А что акцент? — пожал плечами мужчина. — Это ж Торресса, а не какая-нибудь маленькая страна со своим говорком в глубинах континента. Тут все говорят одинаково.

— Ну не скажи! Есть ведь наречия. Торресское более грубо звучит, в Эрроке всё звучит плавно, язык совершенствовался заклинаниями, всё-таки, у них очень много магов среди интеллигенции. А в Элвьенте отвечают быстро, иногда слишком резко — военизированное общество. В деревнях и вовсе от старых языков осталось, — он мечтательно прикрыл глаза, представляя себя то ли на континенте, то ли с профессорской шляпой где-нибудь в королевских библиотеках. Лучше б он занимался наречиями, чем сейчас торчал тут, караулил бесполезную улицу.

— И что не так с языком этого мужика? Ты вообще что мог понять по паре фраз?

— Не мужика, — парень повернулся к своему собеседнику. — Мужик на мою грубость что сказал бы?

— Послал, и правильно сделал бы. Или со страхом отскочил, если ещё не в конец обнаглел, — равнодушно отозвался тот. — Ну а этот? Огрызнулся, вот и всё.

— Да как же! — он всплеснул руками, будто бы пытаясь показать, что напарник не замечает очевидного. — Любой селянин или просто рабочий в общем случае ответит если дерзко, то грубо. Это будет скорее оскорблением и открытым хамством. Если ж испугается, то помолчит, и уходить будет не так. А прятать лицо — последнее дело. И ткани дорогие, издалека видно, что далеко не рубище.

— Нечего мне делать — рассматривать наряды каких-то жалких прохожих, — скривился мужчина.

— А вдруг это какой-нибудь дворянин? Нас проверяет, скажем? И всё же, акцент был, — он вновь коснулся эфеса своей шпаги, словно проверяя, оставалась ли она на месте. — Ни открытого оружия, ни чего-нибудь ещё, а ведь чужестранец, я уверена. И речь, речь будто… Рычащее “р”, чёткий слог, мягкие гласные… Знакомый способ выражаться, но это всё глубоко укрыто, может, за особенностями профессии и привычной культурой речи. Человек высокого сословия? Может быть, но не похоже — нет классической дворянской высокопарности. Я бы сказал, что военный, но для военного слишком много изысков — тот бы тоже был грубее. Может, дипломат — но те не дерзят на улицах страже… И всё же, страна, страна! Откуда он? Не так плавно, как в Эрроке, но мягче, чем в Элвьенте…

— Дарна.

— Дарна! — воскликнул довольно парень. — Точно!

И только тогда заметил то самое рычащее “р” и странное смешение акцентов, за которым пряталось солнце южного полуострова и кошачьи взгляды жителей Дарны. Вот только за всю свою жизнь стражник узнал только об одном дарнийце, к которому могли бы прицепиться свойства речи и военного, и дворянина — и как же ему сейчас хотелось ошибиться!

Бесшумно осел на землю его напарник, и серая тень теперь стояла напротив парня.