Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

– Не смотри на него прямо, - ответила она те же тоном терпеливого снисхождения, от которого ему хотелось назначить ведьме клизму кожаным сапогом.
– У тебя глаза хищника.

– Спорим, ты всем мальчикам так говоришь.

– На передней части головы, тупая задница. Бинокулярное зрение.

Он дернул головой, глядя на нее через плечо.
– Что?

– Бинокулярное зрение, - повторила она рассеянно, глядя, как Кайласси отсекает Ястребинку от группы лошадей.
– Так видят мир хищники.

Ему было плевательски плевать на все различия понятий.
– Ты назвала меня тупой задницей?

Вблизи он разглядел морщины вокруг ее глаз. Вероятно, ей было скорее сорок, чем тридцать. Вероятно.

– Ты ведешь себя как задница?

– Я... Проклятие. Может быть.

– Так чего жалуешься?

Он покачал головой в откровенном недоумении.- Люди умирали, лишь заговорив со мной грубо.

– Это было давно.

Он не спросил, почему она так уверена: ощутил неуютную догадку, что она ответит.

– Тот человек.
– Она указала подбородком на Кайласси в седле, набросившего лассо на шею Ястребинки; потные конюхи спешились и старались ее утихомирить.
– Он мастер работы с лошадьми. Человек, которого называют тренером.

И опять он не захотел спросить, откуда она знает.
– Он работает на мою дочь. Может, ты о ней слышала. Маркиза Харракхи. Это ее лошадей ты украла.

– Я не краду.

– О, ладно. Они сбежали. Три недели назад. Прискакали к тебе.

Она задумчиво следила за Кайласси.
– Тебя когда-нибудь секли?

– Прости?

– Вообрази, каково быть порабощенным. Высеченным. За то, что не делаешь, как хотят хозяева. Но они не говорят тебе, чего хотят. Просто бьют, пока ты сам не поймешь.

Он смотрел на нее снизу вверх. Отлично видел горло и красивую прямую челюсть и длинную мускулистую шею, но видел не то, на что смотрел глазами.

Видел он скрюченного дряхлого раба-пастуха в Хуланской Орде, двадцать с лишним лет назад: введение к "Последнему Оплоту Серено". Триста пятьдесят фунтов массы огриллона, выветренных до оттенка гранитного утеса, пустая глазница в кольце рубцов, а в другой - вялый злобный глаз цвета собачьей мочи. Видел черные хвосты гриллова бича, намотанного на кулак размером в голову человека.

Слышал полусекундный ровный свист, единственное предупреждение. Ощущал давление кожаных ремней, выбивших воздух из легких. Помнил удар по почкам, от которого мочился кровью три дня.

– Ага, это мне знакомо.

Она кивнула, все еще смотря на Ястребинку; а та противилась петле, испуганное тонкое ржание стало криком черной паники. Кариллон вырвался из табуна неподалеку; серый в яблоках здоровяк испуганно плясал около Кайласси и грумов. Даже отсюда было видно белки ореховых глаз жеребца.

– И что ты сделаешь?
– сказала она мягко.
– Что сделаешь, когда будут бить твою мать? Твое дитя?

Он даже не задумался.
– То же, что сделал с тем, кто порол меня.

– взгляд здорового глаза, когда бич обмотался вокруг руки пастуха, которая вроде бы была надежно скована; взгляд, прервавшийся вместе с гибелью глаза от камня, пущенного другой, не так надежно скованной рукой -

Она кивнула.
– Хорошо.

Он так никогда и не понял, как именно всё произошло; насколько мог сообразить позже, внезапный рывок Ястребинки позволил ей ударить копытом по плечу грума, сбив того с ног; второй мудро отскочил подальше от чертовых копыт, кобылица присела; неожиданный рывок лассо заставил Кайласси накрениться, едва не выпав из седла, задние копыта Ястребинки вылетели, достойный скорее ослицы пинок угодил ему в челюсть, а Кариллон позади вздыбился - лучший, ко всем чертям, кабриоль в чертовой писаной истории; копыта жеребца ударили конюшего в затылок в тот же миг, когда копыта кобылицы врезались в подбородок.

Голова Кайласси взлетела на воздух. Остальное тело летать не захотело.

Мерин заржал и забился, туловище владыки конюшен качалось в седле. Поток крови из огрызка шеи обернулся на ярком солнце каскадом рубинов. Табун разделился, пропуская паникующего коня. И сомкнулся снова.

Второй грум сел. Резко. Первый вовсе не казался готовым встать.

Голова Кайласси упала в кусты, подпрыгивая.

Мужчина глядел на отделенную голову и побелевших конюхов. Те начали панически дрожать. Затем он поглядел на табун. Лошади окружали его, плечо к плечу.

Молча и спокойно. Десять тысяч лошадей. Больше.

Смотрят.

Он поглядел на лошадиную ведьму. Та смотрела на него. Он кивнул в сторону головы Кайласси, не отрывая взгляда от женщины.
– Это был мой друг.

– Он хотел, чтобы ты так думал.

– Но что он сделал, чтобы умереть?

Она пожала плечами: - Спроси лошадок.

– О, конечно. Как я сам не подумал? "О, правильно, они ведь треклятые лошади. Рады всё рассказать".

– Только если ты умеешь слушать.

Он уперся руками в бедра, поза, позволяющая задрать полу куртки и выхватить "Автомаг" быстрее, чем моргнет обычный человек.
– Точно. Конечно. Если я послушаю, они расскажут, что ты с ними сделала?

– С ними? Ничего.

– О, врубился. Целиком их идея. Их хитроумный план. Сбежать сюда, чтобы убить человека, которого видели каждый день.

Она не желала замечать сарказма.
– Они пришли к своему роду.

– Есть дикие стада куда ближе твоей гребаной дали.

– Лошади ведьмина табуна не дикие, - ответила она.
– Они одичавшие.

– Я ...
– Он замолк, глядя на нее.
– Все они?

– Смотри.

Он посмотрел. В первый раз. Посмотрел на лошадей, не вокруг или за них. Табун был лишь... да, контекстом. Сценой. Местным колоритом. Он искал лошадиную ведьму и, естественно, решил, что вокруг нее будут лошади. Иначе отчего люди зовут ее лошадиной ведьмой?

Наконец рассмотрев самих лошадей, он увидел шрамы.

В шрамах он кое-что понимал. Знал, как выглядит шрам от кнута. Знал разницу между шрамом от ножа и шрамом от стрелы, и отличия шрамов, оставленных шпорами. Знал приметы шрама от касательного удара круглой головкой палицы, и от прямого удара, когда размозжены глубокие ткани. И знал, как глядят глаза, когда внутренние шрамы страшнее внешних.

Во взорах лошадей читалась память о каждом истязании. Кнутом. Кулаком. Шпорами. Палкой. Они помнили, как добиваются покорности голодом, или держат в стойле без воды. Помнили, как цепи стягивают морды так сильно, что кожа рвется до костей. Помнили, как их вязали, визжащих, пытающихся убежать или отбиться. Сделать хоть что-то, чтобы побои прекратились. Помнили бесконечный кошмар знакомства с людским родом. Ибо этим они и занимались, когда видели людей.

Вспоминали.

Он знал, что они вспоминают, ибо сам вспоминал дурное, видя людей.