Закон Моисея

Было странно видеть женщину и ее ребенка и знать, что она совершенно не подозревала о его присутствии, о том, что он наблюдает за ней и парит совсем рядом, словно ее собственный маленький ангел-хранитель.

Я положил на землю свои инструменты и побрел в сторону Джорджии, чтобы понаблюдать за ее работой, желая быть ближе к ней, ближе к ним обоим, даже если бы она предпочла, чтобы я оставался как можно дальше.

Когда я забрался на забор рядом с Илаем, казалось, он даже не обратил на меня внимания, словно пребывал где-то между мирами. Но вот Джорджия меня заметила и слегка напряглась, словно размышляя над тем, чтобы убежать. Но затем она выпрямила спину и расправила плечи, и я знал, что она говорила себе, что это ее «чертова собственность, а Моисей может катиться в ад». Я мог заметить это по ее вздернутому подбородку и тому, как она рывками дергала веревку, которую держала в руках. Это вызвало у меня улыбку. К счастью, она не сказала мне катиться в ад. Она даже не сказала, чтобы я уходил.

Поэтому я сел на забор, приковав взгляд к женщине и лошади, которую она пыталась расположить к себе. Но не прошло много времени, как воспоминания Илая стали такими яркими, что у меня не осталось выбора, кроме как обратить все внимание на них.

« — Мамочка, а как разговаривают лошади? 

— Малыш, они не разговаривают. 

— А как тогда ты понимаешь, что он хочет?

— Он хочет того же, что и ты. Он хочет играть. Он хочет любви. Он хочет есть, спать и бегать.

— И он не хочет заниматься скучной домашней работой?

— Нет. Он не хочет заниматься скучной домашней работой».

Я видел ее лицо, словно смотрел на нее сверху вниз, сидя верхом на лошади, и она мило улыбалась мне, подняв голову. В ее голосе слышалось веселье. Она положила руку мне на ногу. Не на мою ногу, на ногу Илая. Илай показывал мне это воспоминание. Должно быть, он ехал верхом, а Джорджия вела его лошадь по кругу. Световой период был тем же, что и в реальности; закат окрашивал западные холмы, загон окутан золотой дымкой, земля испещрена тенями и лучами солнца.

Я затряс головой, пытаясь отделить сцену в моей голове от того, что видел перед глазами, но Илай еще не закончил.

«— А Калико любит меня?

— Конечно! — засмеялась Джорджия, но вот Илай был абсолютно серьезен. 

— Я тоже ее люблю. Но как мне сказать об этом, если она не умеет говорить? 

— Покажи ей. 

— Как показать? Изобразить руками большое сердце? — Илай изогнул свои пальчики в форме, едва похожей на сплющенное сердце. Он накренился в маленьком седле, и Джорджия мягко отчитала его. 

— Держись, сынок. И нет. Не думаю, что Калико поймет, если ты покажешь фигурку сердца. Ты показываешь ей свою любовь, когда ухаживаешь за ней. Заботишься о ней. Проводишь с ней время. 

— Я должен много баловать ее?

— Это было бы здорово. 

— И я должен приносить ей яблоки? А еще она любит морковь 

— Только не слишком много. Ты же не хочешь, чтобы она заболела от любви».

— Моисей!

Джорджия стояла снизу, вцепившись руками в мои ноги, словно пытаясь удержать меня на заборе, в то время как я потерял равновесие, как и Илай, когда изображал сердце пальцами. Я схватился за столб рядом с собой и соскользнул вниз внутрь загона, задевая своим телом Джорджию. Мы оба вздрогнули от этого прикосновения, но никто из нас не отстранился. Лошадь, с которой она работала, Касс, отошла к противоположной стороне загона, предоставляя нам с Джорджией уединение. Остались лишь закат, лошади и воспоминания Илая.

— Черт побери! Не делай так! Я думала, ты упадешь!

Ее лицо находилось так близко, что я мог разглядеть золотистые крапинки в ее карих глазах и маленькую морщинку между бровей, которая была свидетельством ее беспокойства. Я слишком долго и пристально смотрел, и морщинка беспокойства сменилась хмурым взглядом.

— Моисей? — спросила она с подозрением в голосе.

Я отвел глаза от ее лица и увидел Илая, который все также высоко сидел на заборе. Легкий бриз колыхал его кудряшки, словно ветер знал о его присутствии и чествовал по случаю возвращения домой.

— Он здесь, Джорджия. И когда он рядом, я, своего рода, теряюсь в нем.

Джорджия отпрянула, словно я принес змею и предложил ей, но не смогла удержаться и просканировала взглядом близлежащую территорию.

— Спасибо, что не дала мне упасть, — добавил я тихо.

Я чувствовал себя дезориентированным и все еще ощущал эффект пребывания в двух местах одновременно, который вызывал головокружение. Воспоминания Илая захватили меня полностью, и возвращение в настоящее было резким и сбивающим с ног. Это не походило ни на что из испытанного мною прежде — маленькое окно в его жизнь, уже закончившуюся и такую непродолжительную. Я хотел остаться в его голове на весь день. Мне вдруг стало интересно, что если и лошади, и девушки разговаривали на одном языке любви? И я инстинктивно понял, что Илай пытался помочь мне с Джорджией, объяснял мне, как ухаживать за ней.

— Он все еще здесь? — спросила Джорджия, прерывая мои размышления.

Ей не нужно было пояснять, кого именно она имела в виду, но сам факт того, что она задала такой вопрос, удивил меня. Я не знал, с каких пор она стала верить мне, но и не собирался спорить на этот счет. Я оглянулся и посмотрел туда, где сидел Илай, но он уже исчез. Его концентрация внимания была, вероятно, типичной для четырехлетнего ребенка, и он мелькал туда-обратно без всякого предупреждения. Я покачал головой.

— Нет.

Джорджия выглядела почти разочарованной. Она пристально осматривала местность позади меня, от загона до самых холмов, которые растянулись к западу от Левана, а затем просто сразила меня наповал.

— Хотела бы я иметь такой же дар, как у тебя. Хотя бы на один день, — прошептала она. — Ты можешь видеть его, а я больше никогда его не увижу.

— Дар? — я поперхнулся словом. — Я никогда не думал об этом, как о даре. Никогда, — возразил я. — Ни разу.

Джорджия кивнула, и я знал, что до этого момента она тоже не рассматривала это, как какой-то дар. На самом деле, она даже не знала, что думать по этому поводу. Я охранял свой секрет, позволяя ей считать меня чокнутым. Даже сумасшедшим. И тот факт, что теперь она, казалось, верила мне, по крайней мере, в какой-то степени, вскружил мне голову и одновременно вызывал тошноту. И я задолжал ей больше честности, чем мог дать.

— Впервые за всю свою жизнь я благодарен за то, что могу разделять воду. Джи называла это так — разделять воду. И я благодарен, потому что это все, что у меня есть. Все, что мы с Илаем получили. У тебя было четыре года, Джорджия, а у меня есть только это.

Я не говорил сердито. Я не испытывал злости. Но она не была единственной, кто страдал, и порой знание, что ты страдаешь не один, утешает. Как бы печально это не звучало.

Вздрогнув, Джорджия закусила губу, и я понимал, что сказанное мной было тяжело слышать.