Законы границы

Барак, где жила Тере, был таким же, как остальные, с той лишь разницей, что вдоль его фасада было двумя рядами развешано белье, а на крыше торчала телевизионная антенна, более высокая, чем у других. Два окна закрывали жалюзи, но дверь была приоткрыта. Толкнув её, я услышал смех — явно из мультфильма по телевизору, в нос мне ударил какой-то приторно-сладкий запах, и, переступив порог, я одним взглядом охватил почти все жилище. Это было помещение площадью сорок квадратных метров, освещенное двумя голыми лампочками и разделенное занавесками на три своего рода комнаты. В главной находилась женщина, готовившая еду на плитке, на полу у ее ног лежала, свернувшись, собака, трое детей расположились перед телевизором на софе, сооруженной из большой деревянной доски и матраса, рядом с ними, на складном стуле, перед столиком с жаровней, сидела молодая мать, кормившая грудью младенца. В двух других комнатах я увидел лишь несколько матрасов, валявшихся на полу, поверх сооруженных из соломы лежанок. Тере стояла на одном из них перед открытым комодом со стопкой сложенной одежды в руках.

Едва я вошел в барак, все повернулись в мою сторону, включая собаку, которая поднялась и зарычала. Заметив, что Тере покраснела, я тоже покраснел, и, прежде чем кто-либо успел произнести хоть слово, она положила одежду на комод, взяла меня за локоть и, объявив своим, что скоро вернется, вытащила меня на улицу. Когда мы оказались в нескольких шагах от двери барака, Тере спросила: «Что ты здесь делаешь?» «Я искал тебя. Хотелось узнать, что с тобой все в порядке. У тебя есть новости от Сарко и остальных?» Мои слова успокоили Тере, и ее настороженность сменилась любопытством. Будто не услышав моего вопроса, она показала на повязку на моей руке и спросила, что произошло. Я принялся рассказывать ей про наш налет на банк в Бордильсе. Тере не прерывала меня, до тех пор пока я не сообщил, что полиция в тот день уже ждала нас на выходе. «Нас кто-то сдал», — произнесла она. «Да», — кивнул я. Потом Тере заявила, что ее это нисколько не удивляет, и я посмотрел на нее, не понимая, что она имела в виду. Тере пояснила: «Сарко виноват. Когда я сказала, что не смогу пойти с вами, он принялся обсуждать это дело со всеми подряд. Когда треплешься направо и налево, обязательно попадется тот, кому не следовало этого слышать. Сарко всегда предостерегал нас от этого и сам же облажался».

Вы не представляете, какое облегчение я испытал, услышав эти слова Тере. Избавившись от необходимости доказывать свою непричастность к доносу, я продолжил свой рассказ, хотя предпочел не упоминать о событиях, произошедших после того, как наша машина перевернулась у моста Ла-Барка: ни о задержании Сарко, ни о моем бегстве с отцом в Колеру, ни о визите инспектора Куэнки в дом Ихинио Редондо. Тере сообщила мне, что ей было известно о Сарко, Гордо и Джоу. Сказала, что с ними все в порядке, хотя Сарко загипсовали ногу. После трех дней допроса в комиссариате их передали судье, тот вынес решение отправить их в Барселону и посадить в «Ла-Модело». «Теперь они ждут суда, но неизвестно, сколько это продлится. Ты же помнишь, сколько прошло времени с тех пор, как сцапали Колилью и Дракулу, а они еще все маются в ожидании. Ну а что до Сарко с остальными, то им светит не менее четырех-пяти лет. Они признали лишь то, от чего совсем нельзя было отвертеться: оружие, угон машины, налет на банк и несколько нападений. Учитывая, сколько еще можно было бы на них повесить, они, можно сказать, легко отделались. О нас ничего не рассказали — ни о тебе, ни обо мне. В общем, они нас не сдадут. Если ты из-за этого беспокоился, то можешь расслабиться».

Меня задело, что Тере догадалась о моих мыслях, но не так, чтобы очень сильно: в то время ее мнение обо мне уже перестало быть для меня важным. Пока Тере говорила, я разглядел за ее плечом, по ту сторону реки, в просветах между деревьями, возвышавшиеся здания района Катерина-Альберт, и в тот момент я подумал, что мой дом и эти бараки находились одновременно близко и очень далеко друг от друга, и только тогда ко мне пришло осознание того, что я действительно был не таким, как они. Внезапно показалось ирреальным все произошедшее со мной за последние месяцы, и я понял, что принадлежал к миру по другую сторону реки, и воды синей границы вернулись в свое обычное русло. Стало ясно, что меня с Тере ничего больше не связывает, и она была лишь мимолетным увлечением лета.

Тере продолжала говорить, а я думал о том, как улизнуть из этого места. Она рассказывала о Сарко, мол, какой срок ему бы ни дали, надолго в тюрьме он не задержится. «Сбежит при первой же возможности. Это произойдет очень скоро». Я молча кивнул. Двое детей на велосипеде, со следовавшей за ними собакой, пронеслись в нескольких метрах от нас, забрызгав мне грязью кроссовки. Открылась дверь барака, откуда донеслись звуки перестрелки из телевизора и детский плач, и тут же показалась голова молодой женщины, которую я видел кормящей младенца. Она позвала Тере в дом, сказав, что нужна ее помощь. «Сейчас приду», — ответила Тере, и дверь барака закрылась. Тере погладила пальцем свою родинку возле носа и, вместо того чтобы отправиться в дом, спросила: «Ты появлялся с тех пор в «Ла-Фоне?» «Нет. А ты?» «И я нет. Но если хочешь, завтра вечером можем увидеться там. Я договорилась встретиться там с Линой». Я подумал секунду и произнес: «Хорошо». Тере улыбнулась — в первый раз за время нашего разговора. Потом быстро попрощалась и ушла в дом.

На следующий день я не явился в «Ла-Фон», и мне не доводилось видеть Тере до середины декабря. За эти три месяца моя жизнь совершенно переменилась, вернее, я вернулся к своей прежней жизни. К той, что была до Тере, до Сарко, до Батисты, в общем, до всех тех событий. Однако, это лишь отчасти было возвращением к прежнему, потому что сам я уже не был таким же, как прежде. Как я вам уже говорил, когда мы начинали разговор о Сарко: в шестнадцать лет границы легко преодолимы — во всяком случае, так было в те времена. Граница Тер и Оньяр оказалась такой же зыбкой, как и Лян Шань По — по крайней мере, для меня. Три месяца назад я буквально за несколько дней перестал быть «чарнего» из среднего класса и превратился в члена подростковой банды, а тремя месяцами позже внезапно отказался от этой роли и снова стал юношей из хорошей семьи. Вот так просто и быстро все могло измениться. Конечно, уничтожение банды Сарко значительно все упростило: кто-то находился в тюрьме, кого-то убили или покалечили, а те, кто оставался на воле, не пытались найти меня, и я не искал их. Семья способствовала моему возвращению к прежней жизни. После дней, проведенных в Колере, отношения у меня с домашними удивительным образом улучшились, и, хотя отец был в курсе того, что произошло со мной в последние месяцы, он больше не задавал мне об этом вопросов. Мама и сестра тоже не проявляли любопытства, у дома у нас все вели себя так, будто событий этого лета никогда не было.

Однако по-настоящему необратимым мое возвращение на эту сторону синей границы стало, когда я вернулся в школу, и особую роль сыграли вот какие обстоятельства. Через два дня после моего посещения бараков у нас начались занятия в школе. Утро первого учебного дня выдалось ясным и солнечным, на небе не было ни облачка, и свежепостриженный газон футбольного поля блестел так, будто его только что полили. В восьмиугольном дворике школы, где мы ждали, пока нам откроют двери в классы, я поздоровался издалека с несколькими старыми приятелями с Катерина-Альберт, но Батисты нигде не было. Однако я не успел даже потешить себя надеждой, что он сменил школу, потому что во время переклички прозвучало его имя.

Батиста появился ближе к полудню, но мы не пересекались до того времени, как закончились занятия. Я собирался выйти с территории школы через заднюю дверь, там, где находилась парковка, но, завернув за угол столовой, увидел в нескольких метрах от себя Батисту. Он сидел на своем «Лобито», стоявшем у стены, и вместе с ним были все остальные — Матиас, братья Бош, Инчаусти, Руис и Каналес. При виде меня они замолчали, и я понял, что мое появление стало для них неожиданным. Кроме того, мне стало ясно, что особого выбора у меня нет. Если я не хотел обратиться в позорное бегство, повернувшись к ним спиной и направившись к главному выходу, мне ничего не оставалось, кроме как пройти мимо Батисты и остальных. С бешено колотящимся сердцем я зашагал дальше и, когда поравнялся с Батистой, тот поднялся со своего «Лобито» и преградил мне дорогу вытянутой рукой. Я остановился. «Давно не виделись, недокаталонец, — сказал Батиста. — Где ты пропадал?» Я промолчал. Батиста кивнул на мою забинтованную руку: «А это что? Комар укусил?» Я услышал чье-то нервное, сдавленное хихиканье. И тогда, без какого-то специального замысла, я почему-то ответил по-каталански: «Нет, это пуля». Батиста расхохотался: «Да ты шутник, Дамбо!» Потом, после паузы, добавил: «А ты что — теперь всегда будешь говорить только по-каталански?» Я повернулся к Батисте и, посмотрев ему в лицо, сделал поразительное открытие. С неожиданным ощущением победы, чувствуя себя почти как Рокки Бальбоа из игрового автомата — мускулистый, триумфальный, в шортах с изображением американского флага, вздымающий руки перед ревущими трибунами, тогда как поверженный противник лежит, распластанный, на полу ринга, — я понял, что теперь мне безразлично, что Батиста называл меня «недокаталонцем» и «Дамбо». Он был лишь пустым пижоном, сынком богатых родителей и безобидным задирой. Странно, что я совсем недавно боялся его. Еще более удивительным для меня стало то, что я не чувствовал желания мстить Батисте, поскольку у меня уже не было ненависти к нему. Вероятно, это и являлось лучшим способом мести.

Батиста сразу понял, что происходило у меня внутри. Смешки застыли на его губах, и, словно ища поддержки, посмотрел на Матиаса и остальных. Потом снова повернулся ко мне и, не отводя глаз, в которых уже не было ни сарказма, ни презрения — лишь одно замешательство, — опустил руку, давая мне пройти. Зашагав дальше по направлению к выходу, я произнес достаточно громко, чтобы все услышали: «С тобой — да, Батиста». В тот день я обедал дома с отцом, мамой и сестрой. После обеда, когда мы остались с отцом одни, он спросил меня, как прошел мой первый учебный день в школе. Он уже задавал мне этот вопрос за обедом, и я повторил ему ответ, сказав, что все прошло хорошо. Затем я поинтересовался, говорил ли он с отцом Батисты. «Пока нет, — ответил отец. — Я собирался сделать это завтра». «В этом уже нет необходимости». Отец пристально посмотрел на меня. «Все уладилось», — пояснил я. «Ты уверен?» Я кивнул: «Да».

Конечно, у меня вовсе не было полной уверенности в этом, но, как оказалось, я не ошибся. Наша встреча на школьной парковке убедила Батисту, что в то лето я перестал быть змеей и превратился в дракона. Моя первая победа над Батистой оказалась последней, и со второго дня учебного года его будто подменили. Он больше не пытался издеваться надо мной, наоборот, старательно избегал меня, а если ему все же приходилось когда-либо что-то говорить мне, то всегда обращался ко мне только на каталанском. Мои старые друзья с Катерина-Альберт тоже, казалось, переменились: сначала Матиас, а потом постепенно и остальные начали отдаляться от Батисты и стали искать дружбы со мной. Я понял, что авторитет можно потерять так же легко, как завоевать, и все мы поодиночке — почти всегда безобидные существа, но, объединяясь в группы, перестаем быть таковыми.

В общем, я помирился с друзьями с Катерина-Альберт, однако в середине осени наше общение почти сошло на нет, а я тем временем подружился с ребятами с последнего курса школы перед поступлением в университет. В их компании я познакомился со своей первой девушкой. Ее звали Монтсе Роура, она не училась в Лос-Маристас, но принадлежала к этой компании, потому что там был ее брат Пако. Монтсе и Пако были из Барселоны, переехали в Жирону два года назад, после смерти родителей, и жили вместе со своими родственниками в фамильном особняке в старинной части города, где в их распоряжении находилась отдельная квартира. Это делало их центром компании, потому что двери их дома всегда были открыты, и почти не было ни одной пятницы и субботы, когда бы мы ни собирались вечером у них, чтобы слушать музыку, разговаривать, пить и курить. И еще принимать наркотики, но это началось, когда к их компании присоединился я, поскольку я был единственным, кто имел в этом деле опыт и знал, как можно их достать. В общем, это было замечательное время, время многих перемен в моей жизни. В будние дни я ходил в школу и усердно учился, а на выходных отрывался по полной в компании Монтсе и своих новых друзей. Я вернул себе самоуважение и даже приумножил его. Отношения с родителями полностью наладились. И я почти забыл про Сарко и Тере.