Законы границы

Город тоже сильно изменился. Жирона перестала быть послевоенным городом, каким являлась в конце семидесятых годов, и превратилась в туристический городок с открытки — современный, радостный и самодовольный. От Жироны моей юности тогда мало что осталось. «Чарнегос» исчезли: с одной стороны — маргинализовавшись, в том числе не без помощи героина; а с другой — став частью экономически процветающего общества, со стабильной работой, детьми и внуками, посещавшими частные школы и говорившими по-каталански, поскольку с приходом демократии каталанский язык стал официальным. Также исчез и пояс кварталов «чарнегос», угрожающе стискивавших центр города. Вернее, он претерпел определенную трансформацию: Жерман-Сабат, Виларроха и Пон-Мажор стали процветающими районами, а другие, вроде Сальта, сделались более самостоятельными образованиями и оказались заполнены африканскими иммигрантами. И лишь Ла-Фон-де-ла-Польвора, куда переселили последних обитателей бараков, превратился в гетто, где процветала преступность и торговля наркотиками. Сами бараки снесли, и на их месте вырос парк и Фонтажау, квартал таунхаусов — домиков с гаражом, садом и площадкой для барбекю.

По эту сторону Тер парк Ла-Девеса оставался прежним, однако район Ла-Девеса перестал быть окраиной. Город принял его в свои объятия, разросшись по обе стороны реки и поглотив сады, окружавшие в период моего детства блоки домов на улице Катерина-Альберт. Школа Лос-Маристас сохранилась на прежнем месте, а вот игровой зал «Виларо» закрылся вскоре после того, как я перестал там бывать: сеньор Томас оставил свой бизнес. Что касается китайского квартала, то он не пережил перемен в городе, однако в отличие от Ла-Девеса, превратившегося в район среднего класса, китайский квартал стал местом для избранных. Там, где двадцать лет назад обитали отбросы общества, заполнявшие зловонные улочки, убогие бары, грязные бордели и прочие злачные места, теперь красовались кокетливые площади, бары с террасами, шикарные рестораны и мансарды, перестроенные модными архитекторами и принимавшие посещавших город артистов, иностранных миллионеров и других успешных людей.

— Таких, как вы, например.

— Более или менее.

— Вы считаете себя успешным человеком?

— Я не считаю, я им являюсь. В моей адвокатской конторе работают четырнадцать человек, среди них шесть адвокатов. В среднем мы проводим около ста успешных дел в год. Думаю, это вполне можно назвать успехом.

— Да. Только — если позволите мне заметить — вы разговариваете не так, как успешные профессионалы.

— А как они разговаривают?

— Вы не производите впечатление человека, имеющего жесткую хватку.

— Потому что я «убрал ее в ящик стола», как поет в своей песне Каламаро. Но она у меня была, не сомневайтесь. А сейчас… что ж, наверное, я становлюсь старым.

— Перестаньте! Вам нет еще пятидесяти.

— В таком возрасте еще совсем недавно люди считались старыми или стоящими на пороге старости. Мой отец умер в пятьдесят семь, и мама прожила немногим больше. А сейчас все вокруг хотят быть вечно молодыми. Я понимаю это желание, но оно кажется мне глупым. Проблема в том, что молодым можно быть только в молодости, а старым — в старости. Иными словами, человек молод, когда у него нет воспоминаний, а стар тот, у кого за каждым воспоминанием таится хотя бы капля горечи. И я вот уже ощущаю это на себе.

— Ладно, давайте продолжим. Расскажите, что происходило в вашей жизни в тот период, когда вы потеряли из виду Сарко, до того момента, когда снова встретились с ним.

— Закончив школу Лос-Маристас, я уехал в Барселону. Там я провел пять лет, изучая право в университете. Снимал жилье вместе с другими студентами и за время учебы сменил три места — последним из них была квартира на улице Ховельянос, рядом с Рамблой. Я делил ее с двумя приятелями, учившимися вместе со мной, — Альбертом Кортесом и Хуанхо Губау. Кортес был из Жироны, как и я, но окончил институт Висенса Вивеса, где училась моя сестра. Губау был из Фигераса, его отец работал прокурором. Много времени мы посвящали учебе, не увлекались наркотиками и на выходные, за исключением периода экзаменов, уезжали домой. В первое время моей жизни в Барселоне я продолжал встречаться с Монтсе Роура, но через год мы с ней расстались, и это окончательно отдалило меня от моих друзей из Лос-Маристас, хотя, впрочем, к тому времени наша компания почти распалась. Потом у меня было несколько девушек, пока на третьем курсе я не познакомился с Ирене, она тоже изучала право, только в Центральном университете Каталонии. Через три года мы поженились, приехали жить в Жирону, и у нас родилась Элена, моя единственная дочь. Я начал работать в адвокатской конторе Ихинио Редондо. Я уже упоминал в своем рассказе Редондо — не знаю, запомнили ли вы его.

— Конечно: это человек, предоставивший вашему отцу свой дом в Колере, чтобы вы могли там спрятаться.

— Редондо убедил в тот день моего отца не отводить меня в комиссариат, во всяком случае, я считал, что это был именно он… Редондо сыграл важную роль в моей жизни. Настолько важную, что если бы не он, то, скорее всего, я вообще не стал бы адвокатом. Прежде я не чувствовал в себе склонности к данной профессии. Редондо был земляком моих родителей, открыл свою адвокатскую контору, и, будучи подростком, я восхищался им. Он был — или казался мне — не таким, как мой отец. В отличие от моего отца у него были деньги, он окончил университет, а мой отец нет. Редондо ходил по вечерам развлекаться и отдыхать, а мой отец сидел дома. Отец придерживался умеренных политических взглядов и голосовал за центристов, а Редондо являлся радикалом. Много лет я считал его коммунистом или анархистом, пока наконец не узнал, что он был сторонником Фаланги. Редондо был отличным адвокатом и замечательным человеком, кроме того, он был вспыльчивым и ветреным, охотником до проституток, игроком и любителем выпить, и еще он очень любил нашу семью и меня. Именно по совету Редондо я занялся изучением юриспруденции, и по окончании университета он принял меня в свою адвокатскую контору стажером, научил всему, что знал сам, и через несколько лет я стал его единственным компаньоном. Однако вскоре произошло событие, перевернувшее всю его жизнь. Случилось так, что Редондо влюбился в жену своего разорившегося клиента. Влюбился по-настоящему, как подросток, до такой степени, что оставил семью, четырех детей и ушел к той женщине. Только в результате, когда клиент вышел из тюрьмы благодаря стараниям Редондо, женщина бросила его и вернулась к своему мужу. Редондо тогда чуть не сошел с ума, пытался покончить с собой и куда-то исчез. Нам стало известно о его судьбе лишь через четыре года. Он погиб, переходя дорогу в центре города Асунсьон, в Парагвае, попав под колеса грузовика.

Таким образом я стал главой адвокатской конторы Редондо. В те времена мы с Ирене уже развелись, она вернулась в Барселону, и я стал видеться с дочкой только по выходным, неделя через неделю, и на каникулах. Но в профессиональном плане это было самое лучшее для меня время. Редондо очень многому меня научил, в том числе и тому, что хороший адвокат при необходимости должен уметь пренебрегать моральными принципами. А впоследствии я кое-чему научился и сам, например, как использовать в своих интересах прессу. Потом я понял, что для того, чтобы расти, нужно иметь хороших помощников, и пригласил к себе на работу Кортеса и Губау, служивших тогда в адвокатской конторе в Барселоне. Вскоре они стали моими компаньонами, хотя я сохранил за собой главное положение. В общем, жесткая хватка у меня имелась! Я всегда стремился быть лучшим, и мне это удавалось. Кортес даже говорил, что в Жироне не бывает такого дела, в каком та или другая сторона не прошла бы через нашу контору.

Но потом все изменилось. Не спрашивайте меня почему. Я не знаю. В тот момент, когда я добился денег и положения, за которые боролся долгие годы, меня охватило чувство ненужности, ощущение, будто я выполнил уже все, что должен, и впереди у меня не жизнь, а жалкий ее остаток, унылое и неизвестно зачем продленное существование. Это было ощущение, что вся моя жизнь являлась ошибкой, я прожил чью-то чужую судьбу, словно в какой-то момент свернул не на ту дорогу и все дальнейшее стало результатом маленького, но рокового недоразумения… Так печально и запутанно обстояли у меня дела в тот период, когда в моей жизни вновь появился Сарко. Вероятно, это может объяснить то, что в результате произошло.

— Что ж, вы не только успешный, но и не самый обычный адвокат.

— Что вы имеете в виду?

— То, что, прежде чем стать адвокатом, вы были преступником, а значит, вам не понаслышке известны обе стороны закона. А это не столь уж обычное дело, вы не находите?

— Не знаю. Но могу точно сказать, что адвокат и преступник не находятся на противоположных сторонах закона, поскольку адвокат — не представитель закона, а посредник между правосудием и преступником. Все это делает нас двойственными людьми, с сомнительной моралью. Всю жизнь мы имеем дело с ворами, убийцами и психопатами. На любого человека оказывает влияние его окружение, и мы в конце концов впитываем в себя мораль воров, убийц и психопатов.

— Как вы решили стать адвокатом с таким мнением об этой профессии?

— Прежде чем стать адвокатом, я не имел ни малейшего представления о том, что это такое. Я говорил вам, как все сложилось.

— Да. А теперь расскажите, как развивалось ваше отношение к Сарко в те годы, когда вы не виделись с ним. Как вы следили за созданием и разрушением мифа о Сарко?

— Сначала поясните, что вы подразумеваете под словом «миф».

— Полагаю, это история, гуляющая в народе и содержащая вперемешку правду и ложь, при этом правда в ней такова, что ее невозможно поведать абсолютно правдиво.

— Но скажите тогда: чья это правда?

— Общая правда, затрагивающая всех нас. Подобные истории существовали всегда, люди придумывают их, потому что не могут без них существовать. История Сарко имеет лишь то небольшое отличие, что ее сочинили не сами люди — вернее, не только они, а прежде всего СМИ: радио, газеты, телевидение. Также внесли свою лепту песни и кинофильмы.

— Что ж, именно так я и следил за созданием и разрушением мифа о Сарко — через прессу, книги, песни и фильмы. Так же, как и другие люди. Ну, не совсем, конечно, как другие люди, ведь я знал Сарко, когда он был подростком. Вернее, я не просто знал его, а был одним из его банды. Разумеется, это тайна для всех. За исключением моего отца и инспектора Куэнки, никто из тех, кто не был в свое время завсегдатаем китайского квартала, не подозревал, что в шестнадцать лет я состоял в банде Сарко. Однако отец никогда ни с кем не обсуждал дело, и, насколько мне известно, инспектор Куэнка тоже. Я же все эти годы пристально отслеживал информацию о Сарко: вырезал и сохранял заметки из газет и журналов, смотрел фильмы, основанные на его жизни, записывал репортажи и интервью, которые показывали по телевизору, читал его мемуары и написанные о нем книги. Таким образом сформировался архив, который я предоставил в ваше распоряжение.