Законы войны

Она была пуштункой – но при этом женщиной совершенно западного типа. Врач-инфекционист, училась в Сорбонне. Невозможно было представить ее в парандже.

Он наскоро оделся, зашел в туалет. Посмотрел на себя в зеркало… видок, конечно, еще тот, но голова до странного ясная. Хотя он никаких лекарств и не принимал.

Эмму – имя у нее было французское, а не пуштунское – он нашел в лоджии, в одном халатике. Она курила, сбрасывая пепел вниз и не обращая внимания на прохладу. По ночам в Кабуле холодно, сказывается высота и горные пики с вечными стенами совсем рядом. Если бы не война – это было бы одно из лучших мест для жизни на земле…

Сашка обнял ее за плечи.

– Отпусти…

Он не отпустил. Так они и стояли, смотря на ночной Кабул, на реку огней Майванда вдали.

– Хочешь, расскажу про моего отца? – вдруг сказала она.

– Не уверен.

– Нет, все равно скажу, если заговорила. Мой отец был доктором, он лечил людей. Я училась у него. Он был доктором в офицерском госпитале, а потом еще и лечил короля, когда его собственного врача король повесил за заговор.

Она затянулась. Сашке не нравился этот горький дым, напоминающий горящую кучу листьев в осеннем саду, – но он уже понял, что отнимать сигарету бесполезно. Она была слишком независима для того, чтобы подчиняться…

– Потом короля убили. Я училась в Сорбонне, отец отправил меня к матери, как будто чувствовал. Когда мы последний раз разговаривали по телефону… – она снова затянулась, задержала в легких дым, – я ему сказала: папа, приезжай, я скучаю по тебе. Он сказал – нет, я не могу сейчас приехать. Слишком много больных, слишком много раненых…

Она докурила сигарету и выкинула ее во двор. Оба они проследили глазами за ее падением – маленький красный светлячок. Это походило на то, как в небе падали звезды…

– …Знаешь, он бы мог преподавать за границей. Учить людей за границей, учить их быть докторами. Но он любил свой народ. Знаешь, как он стал врачом?

…

– Мой дед был богатым человеком, баем… Дед со стороны отца. Однажды он взял сына объезжать владения. У них были лошади, настоящие скаковые лошади, это большое богатство здесь, не каждый может себе позволить держать лошадь. Они встретили племя, и, как положено по законам Пуштун – Валлай, законам гостеприимства, – племя пригласило разделить с ними трапезу, хотя сами они были бедны и голодны.

Эмма поежилась…

– …и мой отец увидел женщину. Рожающую женщину. Пока они ели – она рожала, и никто на это не обращал внимания. Она родила ребенка на грязной тряпке, закутала его в эту тряпку и пошла дальше вместе с племенем.

…

…Мой отец был потрясен, он впервые увидел такое. Он не мог понять, почему женщина его народа вынуждена рожать, как собака, на земле. До этого он был в Персии, он был в Индии, он был у вас, в России. И он понял, что афганцы живут хуже всех. Его народ живет хуже всех.

– Была война?

– Тогда не было никакой войны. Была передышка. Да, воевали, но воевали племя с племенем, чему англичане были даже рады. А мой отец решил, что так не должно быть. Он упросил деда отпустить его учиться на врача. Дед долго не соглашался, но потом решил, что врач – это тоже нужная профессия, хороший врач всегда нужен людям и уважаем людьми. Он спросил, где лучше всего учат на врача, и ему сказали про Сорбонну…

Эмма достала еще сигарету.

– Хватит… – мягко сказал Сашка.

На сей раз она подчинилась. Руки у нее были холодные как лед.

– Мой отец пришел к деобандистам, когда те взяли город, и сказал, что в первую очередь надо наладить медицинское обслуживание людей, восстановить больницы. Он, несмотря ни на что, все-таки верил в свой народ и всегда был частью своего народа. Он не побежал, как побежали все остальные, когда стало совсем плохо, он даже сказал деобантистам, что готов вложить собственные деньги. А те схватили его и сказали, что он колдун, потому что лечит не так, как предписано шариатом, и тем самым оскверняет мусульман и веру. Они судили его шариатским судом, а потом забили камнями на площади…

Повисло молчание.

– Знаешь, я не простой солдат… – вдруг сказал Сашка.

– Я знаю… – сказала она, – уже догадалась.

– Я из отряда особого назначения. Мы воюем с душманами, с талибами на переднем крае, находим их и убиваем. Сегодня нам удалось убить одного и захватить другого. Очень важную птицу. Рано или поздно мы уничтожим их всех, одного за другим…

Сашка знал, что этого говорить ни в коем случае нельзя, такие разговоры смертельно опасны. Но он хотел сказать хоть что-то, что поможет понять, что это не остается просто так, что с этим борются…

– Вы никогда не уничтожите их всех, – сказала она, – сколько бы ни убивали.

– Уничтожим, – твердо сказал Сашка, – до последнего человека. Мы – русские, мы никогда не отступаем от своего.

– Тогда вам придется убить весь народ… – сказала Эмма, которую правильно звали Эммануэль, но Сашка этого не знал. – Вам придется убить всех афганцев до последнего человека. Потому что деобандисты, талибы – это и есть афганцы. Это и есть их ислам, то, ради чего они сражаются и умирают.

– Это не так.

– Это так… – вздохнула Эмма, – среди тех, кто кидал камни в моего отца на площади, – были и те, кто лечился у него, кого он лечил, кого он спас от смерти. Он подарил им вторую жизнь – а потом пришли экстремисты и сказали, что это харам, и они бросали камни, как и все остальные. Бросали в того, кто их спас. Таков Афганистан.

– Персия была не лучше, – возразил Сашка, – но там сейчас порядок.

– Я не знаю про Персию. Я знаю про Афганистан. Здесь живут бедные, но гордые люди. Ислам – то немногое, что у них осталось. Они не могут гордиться тем, что у них тучные поля и животные. Они не могут гордиться, что у них лучшие в мире заводы. Они не могут гордиться тем, что они живут лучше всех. Но они могут гордиться тем, что их никто и никогда не победил. И ни один представитель моего народа не отдаст никому эту гордость. Даже вам.

Она повернулась:

– Пойдем, я тебя осмотрю. Ты ведь из-за этого пришел?

Сашка мог бы пошутить, что совсем не из-за этого. Но шутить как-то не хотелось…

Обратно ему надо было вернуться до подъема, а это значит – до шести ноль-ноль. С этим он явно опаздывал – светящаяся стрелка часов дошла почти до четырех…

Консьержей тут не было… не Петербург – но это и благо. И черного хода не было – афганцы к ним не привыкли. Он привычно огляделся – никого, сбежал по ступенькам подъезда, побежал к своей машине…