Заметки на полях пиджака

Социальный прогресс рождается из социальной борьбы. Не обязательно классовой, но всегда из борьбы. Если борьбы нет, если конфликта не происходит, – общество может лишь гнить, разлагаться. У Ефремова общество планеты Земля совершенно бесконфликтное.

Искусство всегда отражает реальность. Даже если сам художник хочет сделать своё творение максимально непохожим на неё.

То, что в «Туманности Андромеды» изобразил Ефремов, – просто кривое отражение советской действительности времён оттепели. Революция давно кончилась. Эпоха великих гениев, отдававших жизни на инквизиционных кострах и баррикадах, – безвозвратно ушла. Революция кончилась. Более того, даже период послереволюционныхпреобразрваний прошёл. Вы живёте в коммунизме. Вам не нужно ни трудиться, ни сражаться. Ваш удел – искусство, наука и «покорение природы». Очень бедный набор, скажу я вам.

Без борьбы нет настоящего искусства. Любое настоящее искусство – орудие общественной борьбы. Великая литература всегда появлялась либо как яростное обличение существующей реальности, либо как сатира на неё же. Если автора не спадают в тюрьму, не выслеживаются наёмные убийцы и не грозятся сжечь заживо враги, – он не великий автор. Подлинное величие здесь может родиться лишь из общественной схватки.

Если же схватки нет, если в обществе нет борьбы, если это бесконфликтное общество, – лучшее, что может родиться там, – это «галантная литература». Такая, как была во Франции период упадка Старого режима. Такая, как была в послесталинском СССР.

Такая литература – либо изысканное (и не очень), бытописательство, либо никчёмная вымученная заумь.

Следовательно, в бесконфликтном обществе не может быть по-настоящему великой литературы. Только имитация, видимость.

Что остаётся? Наука?

Но и её тоже задавит бесконфликтное общество. Ведь развитие науки и техники – мощнейший фактор общественной дестабилизации. Именно поэтому древние цари стремились препятствовать научному прогрессу: он ведёт к прогрессу социальному, а тот невозможен без конфликтов. Индустриализация обошлась человечеству в миллионы разрушенных жизней. Сколько будет стоить ему дальнейший прогресс?

Следовательно, чтобы общество оставалось бесконфликтным, ему нужно остановить техническое развитие.

Что ещё остаётся человеку? «Покорение природы»? Открытие новых планет? Освоение космоса?

Но ведь освоение новых территорий – это тоже фактор дестабилизации. Следовательно, оно подорвёт такое общество.

Далее. Утопия Ефремова статична и поэтому тоталитарна.

Да, Ефремов – абсолютный тоталитарист. Его тоталитаризм носит гораздо более глубокий характер, чем тоталитаризм всепожирающего бюрократического государства. Общество, которое рисует Ефремов, – это тоталитарное общество, достигшее такого уровня развития, что там уже не нудно государство с его тюрьмами и тайной полицией. Просто потому, что каждый его Член и так заперт в духовную тюрьму. Каждый человек там – сам себе комиссар тайной полиции.

И последнее. Этот упрёк относится уже не только к «Туманности Андромеды», но и ко всем утопиям в принципе. Любая утопия – это дурновкусие. Утопия – это когда вы выходите к людям, достаёте написанный бессонными ночами талмуд и говорите: «Вот, отныне вы будете жить так, как я вам тут сочинил!».

И книга Ефремова имеет тот же посыл. Он нарисовал там общество, в котором хотел бы жить сам. О других людях он думал мало.

И знаешь, идеал у Ефремова довольно-таки мещанский. Главные ценности у него – комфорт и безопасность, а вовсе не слава и честь.

В том обществе, которое нарисовал Ефремов, нельзя стать великим. Никак. Вообще. Величие там не предусмотрено. Непризнанные поэты, безумные гении, пламенные трибуны, великие полководцы и героические революционеры остались в прошлом. Притом в далёком.

Людям времён Эры Встретившихся Рук остаётся вкусно и полезно есть, заниматься сексом и бороздить дальний космос на своих кораблях. Они пафосно ходят по коридорам космических кораблей, глядят в темноту космоса Уводь иллюминаторы и ведут томные пафосные диалоги на общие темы. Каждый из них – воплощённое ничто, говорящее общее место.

Когда-то в детстве я хотел жить вечно. Я хотел, чтобы и мама моя жила вечно, и все чтобы жили вечно. Сейчас не хочу.

Знаешь, почему?

Настоящая жизнь существует только в борьбе. Если нет борьбы, нет и жизни. Так, вялотекущее существование. Не жизнь, а свидригайловская банька.

Если тебя никто не собирается убить, – значит, ты делаешь что-то неправильно.

Настоящая жизнь существует только на грани смерти. Только если тебе угрожает смертельная опасность, ты по-настоящему начинаешь жить. Если этого нет, ты не живёшь, а существуешь. Как полено, которое у дороги валяется.

Без борьбы нет жизни. А единственная настоящая борьба – это борьба не на жизнь, а на смерть. Если вам не угрожает смертельная опасность, это не борьба, а игра. А игра – это несерьёзно.

Следовательно, для того, чтобы по-настоящему жить, человек должен быть смертен. Более того, он должен быть ещё и внезапно смертен.

Именно поэтому я не хочу жить вечно. Если я знаю, что могу умереть сегодня ночью, я живу. Если же я понимаю, что бессмертен, я существую. Как материя, как океан. Это растительное существование.

Твой друг Алексей этого не понимает. Не понимает он этого потому, что никогда, по всей видимости, по-настоящему не жил. Поэтому его устраивает такое растительное существование. Он просто не знал ничего другого.

У нас с ним произошёл недавно интересный диалог.

Он сказал мне, что планирует жить вечно. Я сказал, что я вечно жить не хочу. Тогда он презрительно усмехнулся и сказал: «Значит, вы хотите умереть?».

Он так ничего и не понял.

Я не хочу жить вечно не потому, что хочу умереть. Я не желаю бессмертия потому, что хочу жить.

И поэтому я не трансгуманист.

Теперь что касается красоты.

Скажу честно. Меня тошнит от накрашенных девушек. Просто тошнит. И это почти не гипербола.

Я очень не люблю, когда у девушки накрашены губы, ресницы, напудрено лицо. Я не люблю, кода девушки укладывают волосы в замысловатые причёски, одевают роскошные платья, продевают серьги в уши, надевают сверкающие украшения. От всего этого меня тошнит.

Почему?

Всё это смотрится неестественно. Когда я разговариваю с накрашенной и напудренной девушкой в роскошном платье, у меня создаётся впечатление, что не с девушкой я разговариваю. Мне кажется тогда, что мой собеседник – не живой человек, а какой-то хитрый андроид, старинный автоматон, а не живой человек.

Помню, видел Алису на выпускном в девятом классе. Чёрное платье вечернее, ридикюль. Губы точно роза, личико напудренное. Волосы в причёску уложены. Я видел её в тот день, и мне прямо не по себе стало: так это мне всё показалось неестественно.