Заметки, не нуждающиеся в сюжете

До этого людям надо дорасти, но дорасти едва ли удастся.

Я всегда удивлялся способности американцев не думать о том, о чем думать бесполезно. Французы это тоже умеют, но по-своему.

Никто не заставляет человека быть писателем, но, став им, став членом СП, человек дня не проведет, чтобы не пожаловаться на то, что не создано условий для того, чтобы писателем быть.

Начинается поиск виновников столь несправедливого порядка вещей. (А зачем человек полез в писательство? Кто его туда звал?)

Первым виновником оказывается редактор, тем более в том случае, если он еще и редактор главный.

Уважаемый гл. Редактор С.П.Залыгин!

Откуда Вы знаете, что нам не о чем поговорить?

Мне, честное слово, ничего другого не остается, только задавать и задавать себе этот вопрос: зачем Вы главный редактор? А так же следующий вопрос: кто Вас в кресло посадил? А еще следующий: кто и когда Вас из кресла вышвырнет? Наконец, грязной метлой?

Еще раз и категорически заявляю: нам необходимо встретиться, поговорить по душам и совершенно откровенно.

С уважением С.С. Савельчиков.

Пространство — это понятно: вот я умру, меня не будет, и я перестану занимать принадлежавшее мне при жизни пространство моего тела, моих движений и передвижений.

Оно — моя собственность, на которую я к тому же обречен.

А время? Оно не принадлежит никому, потому что принадлежит всем и всему. Наверное, поэтому оно-то и провоцирует в человеке коммунистические идеи: все должно принадлежать всем.

Редактор, конечно, принял бы религию как выражение Царства Божьего на Земле (другого средства самовыразиться у Бога тоже нет, нет у Него выбора), но вот в чем дело: почему религий так много на Земле? И люди по причине религиозных противоречий кровь проливают, сколько уже пролили! И сварничают, интригуют одна с другой религии точь-в-точь так же, как обычно сварничают и интригуют люди где-нибудь в коммуналке или в очереди.

Ответа главный редактор никогда еще не находил, он был Сомневающимся. Все время и обязательно что-то мешало ему проникнуть в самые важные вещи и понятия. Может быть, потому он был Сомневающимся, что в его повседневной работе, а значит, и в жизни, было слишком много самого разного и слишком мало самого единственного?

Вся история России — это история метаний между…

Между непоколебимой, суровой и ничего не обещающей Догмой и многообещающей Неизвестностью.

В политической истории России всеми историками всегда отводилась особая роль народу. Он же, народ, приобретал роль не только носителя идей, от народа идеи исходили, а затем уже воспринимались интеллигенцией. Далее интеллигенция через систему просвещения и «хождения в народ» возвращала народу его же идеи, учила народ, каким образом ту или иную идею он должен воплотить в жизнь.

Такова схема. Схема идейного воспитания, которая захватывала умы, поглощала жизнь самых разных деятелей культуры, начиная от Толстого (а еще раньше Некрасова, Кольцова и многих других) и кончая Лениным и Сталиным.

Такая схема становилась нравственной основой деятельности русской интеллигенции, в том числе и выдающихся и г е н и а л ь н ы х ее представителей — будь это гениальные художники, гениальные прагматики или гениальные авантюристы.

Народ же сам по себе принципиально безыдеен.

Народ воплощает не идею, а нечто гораздо большее — ту самую жизнь, из которой могут являться (но могут и не являться) идеи.

Жизнь имеет множество проявлений, одним из них может стать идея, однако же никак не заменяя собою жизнь. Идея должна служить жизни, а не наоборот, как это часто представляла себе интеллигенция в отличие от народа. Она должна облагораживать жизнь, а не угнетать ее. Когда же она подчиняет себе жизнь и судьбы — это уже не столько идея, сколько заговор. Заговор партии, клана или группы — террористической, мафиозной, еще какой-то. Заговор единственного против гармонии множественности, которая свойственна природе, а вслед за ней и человеку.

Народ — это все без исключения сословия, все религии и национальности, населяющие страну, это то целое, которое призвано не столько создавать идеи, сколько умиротворять их, приводить к общему знаменателю, а знаменателем этим опять-таки является сама жизнь, которой жил, живет и будет жить народ. Умиротворению служит и религия, служит вера, а не идея, тем более — политическая.

Народ живет не идеями, а понятиями о жизни, понятиями, которые он выражает в народном же творчестве — в притчах, сказках, пословицах, в песнях, игрушках, архитектуре и в религии. И отнюдь не сам народ, а его интеллигенция подгоняет произведения народного творчества под собственные, интеллигентские идеи и идеологии, непосредственно под политику.

Народ не любит политики и долго и последовательно сопротивляется ей, если она ему навязывается, предчувствуя, что дело может кончиться плохо, очень плохо. Однако сопротивление это далеко не всегда успешно.

Народ легко воспринимает национальную и даже националистическую политику. Ничто из общественного, гражданского и государственного атрибутов не воспринимается столь же личностно, как национальная принадлежность. Отречение от своей национальности — явление крайне редкое, гораздо более редкое, чем смена религии.

И государственная, и общественная, и религиозная принадлежность может быть делом исторического выбора, исторических обстоятельств, но национальность дается природой вместе с жизнью, вместе с обычаем жизни, вместе с языком. Уйти от этого нельзя, с этим надо считаться и политикам, и политики считаются более умело, чем кто-либо другой, но в свою пользу. И выигрывают больше, чем народ. О жертвах же, которые приносят на алтарь национальных проблем и побед и народ и политики, говорить не приходится — они несравнимы. Значит, дело в том, чтобы не превращать национальное чувство в единственную идею, тем более — политическую.

Стенька Разин, революционер, политик и борец за власть, плывет по Волге караваном стругов, плывет воевать своего царя. Чем же он занят, в этом военно-политическом походе, каким видит Стеньку народ?

На переднем Стенька Разин,Обнявшись, сидит с княжной…

Чем кончилась история с княжной — известно песне и народу, но чем кончился этот политический поход, вообще чего ради и для чего он был — об этом в песне ни слова, народ это не особенно беспокоит.

И все-то оно такое — народное творчество — аполитичное. Ему бы, народу, только матрешек малевать, петь-плясать, песни про любовь, про мужиков и баб складывать и выпивать. А еще — верить!

Да, конечно, политики о народном творчестве заботятся — музеи, выставки, ярмарки, ансамбли, — надо же показать свою причастность к народу!

Но вот что политика не прощает, так это веру.

Я в деревне «среди народа» жил довольно долго, бывал то и дело и никогда не слышал, чтобы там говорили: «Родина», «Отчизна». Тем более «великая, любимая». На эти слова народных песен нет.