Замок из стекла
Шрифт:
«Я его ни в чем не виню, – сказала я. И я действительно его ни в чем не винила. Однако папа упорно пытался себя убить, и я начала опасаться, что он может свести в могилу и нас. – Нам надо с ним расставаться».
«Как я могу бросить твоего отца?» – вскричала мама.
Я сказала маме, что если она уйдет от отца, то сможет получать государственное пособие, получение которого в нынешней ситуации невозможно, потому что она замужем за здоровым и работоспособным мужчиной. Многие семьи детей, с которыми я ходила в школу, и половина жителей на нашей Литтл Хобарт Стрит жили на пособие, и их жизнь была не такой ужасной. Я знала, что мама принципиально против получения
Мама сказала, что не хочет меня слушать. Жизнь на пособие, говорила она, нанесет детям неизгладимую психологическую травму. «Можно иногда и поголодать, – говорила она. – Потом поел, и все в порядке». Можно немного померзнуть, но рано или поздно согреешься. Но как только начинаешь жить на пособие, твоя жизнь кардинально меняется. Даже если потом соскочить с пособия, стигмата остается на всю жизнь. Человек меняется на всю оставшуюся жизнь.
«Хорошо, – ответила я, – если не хочешь жить на пособие, найди работу». В местном школьном округе был недостаток учителей, как и в Бэттл Маунтин. Мама может легко получить такую работу, после чего все мы можем снять нормальную квартиру.
«Ох, как мне не нравится это», – сказала мама.
«Думаешь, будет хуже, чем сейчас?» Мама задумалась. Потом посмотрела мне в глаза и улыбнулась: «Я не могу бросить твоего отца. Это противоречит католической вере». Она вздохнула и продолжила: «И потом ты сама меня прекрасно знаешь. Я слишком люблю приключения».
Мама так и не рассказала папе о нашем с ней разговоре. В то лето он по-прежнему думал, что я остаюсь его самым верным союзником. Учитывая, что никто больше не претендовал на такое отношение, наверное, можно было утверждать, что это было правдой.
Однажды июньским днем мы, свесив ноги, сидели с папой на веранде и смотрели на дома внизу. Лето выдалось таким жарким, что я едва могла дышать. Казалось, что в Западной Виргинии жарче, чем в Финиксе и в Бэттл Маунтин, где температура поднималась выше тридцати градусов. Папа сказал, что термометр показывает двадцать семь градусов, и я заметила, что термометр наверняка сломался. Папа сказал, что с термометром все в порядке. Просто мы привыкли к сухой жаре, а здесь жара сочетается с влажностью.
Папа показал мне на аккуратные дома на Стюарт Стрит и объяснил, что там, в долине, где они расположены, температура должна быть еще больше. Мы же находились гораздо выше – в самом прохладном месте во всем городе. И он добавил, что весенний паводок показал, что наш дом очень удачно расположен. «Понимаешь, перед тем, как выбрать дом, я очень хорошо подумал, – сказал папа. – При покупке недвижимости надо учитывать всего три правила: расположение, расположение и еще раз расположение».
Папа рассмеялся. Он смеялся беззвучно, и плечи его тряслись. Чем больше он смеялся, тем смешнее ему казалась собственная шутка. Я тоже начала смеяться, и вскоре мы валялись на полу веранды и помирали от хохота. Мы смеялись до тех пор, пока на глазах не выступили слезы и бока не стали болеть.
В то время самым притягательным местом для всех детей был городской бассейн, расположенный около железнодорожных путей поблизости от бензозаправки Esso. Мы с Брайаном были там всего лишь раз. В бассейне мы повстречали Эрни Гоада с приятелями, они тут же начали орать, что мы живем в мусоре и обязательно заразим воду бассейна какой-нибудь страшной болезнью. Эрни не терпелось взять реванш
за поражение, которое мы ему нанесли. Один из его приятелей произнес слово «эпидемия», и они поперлись жаловаться на нас родителям и охранникам бассейна, говоря им о том, что нас необходимо немедленно выгнать. Тогда мы с Брайаном решили уйти. Эрни встал у забора из металлической сетки и прокричал нам вслед: «Убирайтесь на свою помойку!» В его голосе слышалась радость победы: «Убирайтесь и не возвращайтесь!»Прошла неделя, а жара не спадала. В центре города я столкнулась с Динитией, которая возвращалась из бассейна. Мокрые волосы Динитии были повязаны косынкой. «Ой, сестричка, вода в бассейне такая хороооошая! – сказала она, произнося слово «хорошая» так, словно в нем было двадцать букв «о». – А ты сама ходишь в бассейн?»
«Нас в него не пускают», – ответила я.
Несмотря на то, что я не объяснила причину, Динития кивнула в ответ и сказала: «Послушай, пойдем со мной в бассейн завтра утром».
Я прекрасно знала, что по утрам в бассейн ходят черные. Формально никакой официальной сегрегации не существовало, и все желающие могли посещать бассейн в любое время, но в реальности черные плавали в бассейне по утрам, когда за посещение не взимали плату, а белые – днем, когда посещение стоило пятьдесят центов. Это негласное правило не было нигде зафиксировано. Просто так было принято, и все тут.
Мне очень хотелось поплавать, но я опасалась того, что если приму предложение Динитии, то нарушу какое-нибудь социальное табу.
«А вдруг это кому-нибудь может не понравиться?» – спросила я.
«Потому что ты белая? – уточнила Динития. – Кому-нибудь из белых это действительно может показаться странным, но белых же там утром не будет».
На следующее утро мы встретились с Динитией около входа в бассейн. В руках у меня был купальник из секонд-хэнда, завернутый в застиранное серое полотенце. Белая сотрудница, сидящая в будочке на входе, покосилась на меня, но ничего не сказала. В женской раздевалке пахло синтетическим запахом хвои от моющего средства, а цементный пол и стены из шлакобетона были мокрыми. Из колонок звучал соул, и все женщины в раздевалке громко подпевали.
В раздевалках все белые женщины перед тем, как переодеть трусы, обматывали вокруг талии полотенце, а вот черные не стеснялись и ходили в чем мать родила. Некоторые из женщин были очень худыми с выступавшими ключицами и костлявыми бедрами, а у других были огромные попы, на которые можно было поставить стакан пива, и гигантские бюсты, которые вполне могли бы удержать лежащую на них пачку сигарет. Многие женщины пританцовывали, толкались бедрами или попами.
При моем появлении все замолчали и перестали танцевать. Одна из женщин подошла ко мне так близко, что мне казалось, она вот-вот дотронется до меня сосками. Динития громко объяснила, что я пришла с ней и я хорошая девушка. Женщины переглянулись, пожали плечами и оставили меня в покое.
Мне уже шел тринадцатый год. Я немного стеснялась своей наготы, поэтому сперва решила, что надену купальник, обмотавшись полотенцем, но потом набралась храбрости и сняла одежду, не прибегая к прикрытию полотенцем. Динития моментально заметила огромный шрам, оставшийся у меня на боку. Я объяснила, что после того, как обгорела в возрасте трех лет, мне делали трансплантацию кожи, и теперь я не могу носить бикини, а только цельный купальник. Динития потрогала шрам и сказала: «На самом деле выглядит не так уж ужасно».