Замыкание
Шрифт:
Беременная жена.
Глава 23
Большой Императорский новогодний бал в этом году проходил в Ливадийском дворце под Ялтой, на берегу Черного моря.
От традиционных вальсов на паркете Большого Кремлевского дворца пришлось отказаться. Да и не было там никакого паркета, равно как и части самого здания, и ни одна строительная бригада никак не успела бы привести все должный вид к дате новогоднего торжества.
Впрочем, даже если успели бы восстановить — танцевать среди сожженного центра города, под траурный колокольный звук церквей, отмаливающих павших… Готовить платья и наряды в бутиках, когда улицы полны нищих,
Ливадийский дворец был компромиссом между всеобщей скорбью и твердой волей государя не отказываться от торжества. Все проблемы оставались там, в Москве — смута и ее расследование; длинный список помилованных, грянувший в газетах; даже сам Император — и тот предпочёл следить за восстановлением города, доверив проведение бала сыновьям. Что, в общем-то снижало уровень мероприятия и слегка успокаивало тех, кому приглашение в Ливадию не прислали. Слегка — потому что все получившие заветный билет были из числа верных семей, не затронутых списком на помилование. Отвратительным списком, в которым было множество фамилий, непричастных к смуте — о чем те громко вещали из каждой газеты и телеканала, вбухивая огромные бюджеты. Но что-то никто не требовал себя из него исключить.
В кулуарах же высоких кабинетов понимали, что в Ялте формировалась новая элита государства — тех, в чью пользу перекроят государственные контракты и переставят охранять безопасные участки границы. Внешне ничего не изменится — раз император решил не обострять до массовых казней и штурмов княжеских твердынь, помиловав всех скопом, то наказывать станет экономически. Вернее, выражать немилость, оставляя родовые предприятия без заказов и заставляя нести потери на границе с Китаем. Соответствующие указы уже готовились, а Его величество показательно отказывал в аудиенции заинтересованным лицам.
В таких условиях, приглашение на скромное новогоднее торжество, ограниченное невеликим размером самого Ливадийского дворца, становилось воистину бесценным. Показаться по ТВ среди «чистой» от претензий публики было жизненно необходимо, а шанс переговорить с принцами в приватной обстановке и как-то повлиять через них на отца — переводило охоту за билетом в стратегическую задачу для кланов. Впрочем, не обязательно получить приглашение самим — можно уговорить кого-то из счастливчиков взять спутника или спутницу. Правда, в этот раз все оказались на редкость несговорчивыми…
Как среди приглашенных на такое мероприятия оказался обычный рядовой, пусть даже лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка — удивляло многих. Не всех — иные помнили юношу внутри Кремлевских стен, который решал, куда приладить знамя полка в окружающем бардаке. Самым очевидным местом показалась надвратная башня — и стяг Лейб-гвардии охотно подхватил набегающий ночной ветер.
Кажется, в этот момент кто-то кричал виват князю Давыдову, прозорливо поясняя окружающим, что тому давным-давно пора было взять власть над империей вместо размягшего тюфяка на троне. Но потом всех сочувствующих забрали немногословные люди в черных мундирах, а рядовому скупо выразили благодарность. Они бы и самого Ломова забрали, но явно находились под впечатлением от старшего по званию лейб-гвардии полка — ротмистра Самойлова, изволившего встретить супругу у ворот Никольской башни.
Явление княгини Черниговской, большими силами подошедшей к Кремлевским стенам, было встречено настороженным вниманием — перемирие, объявленное князем Давыдовым, к тому времени наводнило Красную площадь множеством людей из числа благородных,
спешивших высказать свое почтение и абсолютную верность победившей стороне. Потрепанные битвой, измотанные чувством неопределенности и тоской от потерь друзей и близких — весь этот сброд, собравшийся группками по десять-двадцать человек, смиренно ожидал открытия ворот, чтобы изложить свою точку зрения на события государю. Ночь над ними освещалась искусственным огнем, порождавшим контрастные тени; холодный ветер доносил сырость с разрушенной набережной, заставляя ежиться и тоскливо смотреть на закрытые ставни. Уже организовалась некая негласная очередь — в которой никто не стоял, но понимал свое место, исходя из происхождения и времени, когда они подошли на покаяние.В таких условиях, молодая княгиня всеми была воспринята без малейшего энтузиазма — со злостью, которую не скрывались показать к выскочке, занявшей княжеский трон. Потом разглядели Ивана Александровича Черниговского, шедшего за княжной, оживившись на мгновение — явление нового Первого советника, о котором судачили последние два дня, смотрелось для просителей перспективней простого ожидания. Этот мог — и должен был! — заступиться.
Но вместо благосклонной реакции на приветствия, Иван Александрович мазнул о них равнодушным взглядом, демонстративно сжав ладонь в кулак.
И тени всех людей, стоявших на площади, склонились перед ним в поясном поклоне.
А когда Первый советник встал на месте, и княжна продолжила движение к воротам в одиночестве, оказалось, что толпа кланяется лично ей, провожая каждый ее шаг — невероятная дикость для всех родовитых, зубами скрежетавшими на бесстыдное поведение собственной тени. Не стерпел кто-то из ближних к кремлевским стенам господ — рядовой Ломов видел, как от группки в пять человек вышел немолодой господин в расстегнутом на груди дождевике и широким шагом двинулся к Ивану Александровичу. Княжну он проигнорировал — нормальное поведение в присутствии клановой гвардии Черниговских, ежели хочешь прожить подольше. Да и перемирие все еще в силе, что примиряет честь с бездействием.
— Кажется, вы забываете, кто дал вам пост Первого советника. — Прошипел в лицо Ивану Александровичу мужчина с гербом Скрябиных.
— Никогда об этом не забуду. — Спокойно ответили ему, глядя глаза в глаза. — Но это не тот, о ком ты думаешь.
— Ах так вы заговорили. Вы не знаете, с кем связались, Иван Александрович. Вас недолго и убрать с поста! — Со злой дрожью выговорили ему.
— Это ты, милейший, не знаешь, с кем связался, — показал в хищной улыбке зубы старик и взглядом указал на медленно распахивающиеся ворота Никольской башни.
В центре которых, заложив ладони за спину, дожидался господин ротмистр.
Скрябин обернулся на ворота и недоуменно посмотрел на его сиятельство вновь.
— И что? Кто этот человек?
Иван Александрович не ответил, молча и непонятными чувствами глядя на то, как стоят напротив друг друга юноша и молодая княгиня. Молчат, будто разговаривая взглядами — и там столько всего мелькает, что простая речь никак не справится, даже за десяток часов.
— Кто этот человек? — Требовательно обратились к Ломову.
— Он не человек. Он — деяние, нацеленное на. — Спокойно пояснил ему рядовой, придерживая древко полкового знамени плечом.
— На что? — Терял терпение Скрябин.
А Ломов недоуменно посмотрел на его сиятельство — самый полный ответ уже был дан.
— На что он нацелен? — Резко дернули его за мундир, взяв за ворот.
— А вы мне, случайно, не снились? — Пригляделся к нему Ломов, внимательно изучая черты лица, оказавшиеся так близко.
— Сумасшедший, — отпустив, раздраженно отодвинулся от него князь.