Заноза Его Величества

Особняком толпится в сторонке только толстопузая знать. Но именно возле этих господ, разряженных в лучшие наряды от месьи Шелли и с замысловатыми причёсками от месья Леонардо, и останавливается кортеж.

Легко спрыгивает с коня Мой Красавчег Рекс. И когда услужливый лакей ставит у открытой дверцы кареты подножку, подаёт мне руку.

В общем, эта его сильная, волнующе мускулистая, непристойно сексуальная, мучительно осязаемая, тёплая рука — пока самое интересное в череде неискренних поздравлений, лживых поклонов и приторных улыбок. Она меня держит, и я держусь, точнее воздерживаюсь от едких замечаний, рассматривая серёжки в разной степени оттопыренности ушах и колье на разной степени дряблости шеях. Премиленько улыбаюсь и помалкиваю, принимая лживые пожелания семейного счастья и скорейшего пополнения семейства.

А я где-то читала, что бриллианты днём надевать неприлично. И, пожалуй, со своим жемчугом на шее самой приличной в этом паноптикуме и выгляжу. Жаль никто мне не поясняет кто есть кто. Хотя… а нужны они мне? Те, с кем лобызается в обе щёки папаша Лемье.

Мой Король выглядит таким одиноким в этом светском стаде. Но выглядит вовсе не пастушьим псом — волком, который не присматривает — держит в страхе это блеющее поголовье. В общем, горжусь. Он просто огонь!

К сожалению, счастье моё длится недолго. Счастье Моё покидает меня, чтобы пообщаться с этими пэрами-шмэрами. Надеюсь, о политике, а не проникнуться веяниями высокой мужской моды. А то последние тенденции у них тут явно таковы, что мужчина должен быть слегка неряшлив: или ширинка расстёгнута, или рукав в говне.

А я, пройдя сквозь строй обмахивающихся веерами матрон, в сопровождении бдительной стражи отправляюсь делать что должна: причинять добро и наносить пользу.

Вот не могу сказать, что мне это не нравится: раздавать подарки, угощения, игрушки, мелочь всем желающим принять её из рук самой Разлюбезной Милости. Но и не особо я в восторге. Чувствую себя как на промо-акции в супермаркете. Ещё бы какого-нибудь Пса в плюшевом костюме — обниматься со всеми желающими, да зазывалу: «Подходи, не скупись, покупай живопись!»

И часу не прошло, а у меня уже и поясницу ломит, и хвост отваливается, и поглядываю я на эту всё прибывающую толпу народа с, мягко говоря, лёгким раздражением. А на короля, там за неубывающими ящиками с подарками, мило беседующего со своими верноподданными — с подозрением. А не подставил ли он меня, засранец, прикомандировав к этому буфету, чтобы я там не ляпнула чего лишнего?

— Всех благ, миледи, — пряча в карман монетку, отходит очередная женщина с грудным младенцем на руках, когда, устав выворачивать шею, как сова, на двести семьдесят градусов, я всё же прихожу к однозначному мнению, что меня ловко нагнули.

Но помощь приходит откуда не ждали. Протиснувшись между двумя охранниками место в первом ряду занимает любопытная Кларисса.

— А как ты решаешь кому дать монетку, а кому игрушку? — вся перепачкавшись шоколадом, облизывает она рожок с мороженым.

— Легко. Хочешь попробовать? — вручаю я нечто похожее на подставку для горячего с выжженным на ней королевским гербом в чьи-то протянутые руки.

Мелкая обжора выплёвывает шарик мороженого обратно в рожок, уставившись на меня ошалелыми глазами:

— А можно?!

И на мой уверенный кивок, сунув не менее ошалевшему гвардейцу своё недоеденное угощение, поспешно вытирает прямо о платье грязные руки.

— Ходи сюда, мой сладкий сахар, — ставлю я её у ящика с игрушками и шепчу в самое ухо: — Каждому мелкому говнюку по игрушке в зубы.

— А можно тому, кто мне не нравится, не давать? — косится она на наглого пацана, что разглядывает её и размазывает по лицу сопли.

— Нельзя. Особенно если его мама скажет мне что-нибудь приятное, — с приторной улыбкой вручаю я следующую монетку.

— А если не скажет? — шепчет она.

— Счастливого брака, миледи! — звучит как ответ.

— Весёлого праздника! — с размаха тычет Кларисса в грудь пацану тряпичной куклой.

«Красава!» — похлопываю я её по плечу. Настоящая коза. Далеко пойдёт.

И она меня на удивление не разочаровывает, эта упитанная и невоспитанная младшенькая из рода Лемье.

Глядя на непосредственность, с которой она отряхивает упавшую игрушку, на энтузиазм, с которым протискивается сквозь толпу, чтобы одарить постеснявшуюся протянуть руку девочку, на принципиальность, с которой прячет за спину руку с подарком и показывает фигу заржавшему в ответ дядьке, я ей прямо восхищаюсь. Да что там, горжусь!

— А ты случайно не знаешь, кто это сейчас разговаривает с королём?

Отвернувшись к очередному тюку с этими подозрительно китайскими и нескончаемыми сувенирами, я всё ещё приглядываю за Его Деловым Величеством.

— В полосатом, похожая на арбуз? — поджимает губы Кларисска.

— Ага, в зелёном и полосатом, — хмыкаю я какой острый глаз, да и язычок у девчонки, оценивая низенькую, кругленькую, и то ли беременную, то ли просто жирную тётку.

— Генриетта Кампин, — кривится девочка. — Мама её терпеть не может. Она рожает, как кошка. У них уже семь детей, и ни одного мальчика. Она тут главная сплетница.

— Ясно. Будет Арбузихой. А вот тот дядька в синем?

— Мама сказала, ты ничего не помнишь, — шепчет она. — Ты правда не помнишь? — подозрительно прищуривается достойная дочь рода Лемье. — Я никому не скажу. Купишь мне куклу?

— Посмотрю на твоё поведение, — схватив за ухо, шепчу я ей так же тихо. — Или скажу маме, и она оставит тебя без сладкого.

Она в ужасе округляет глаза, но, когда я её отпускаю, и не думает отступать.

— Такую ма-а-а-ленькую куколку, — показывает она руками.

— Так что за дядька? — игнорирую я мелкую вымогательницу.

— Месье Врелант, — и снова эти скептически поджатые губы. — Вечно кислый, словно у него во рту лимон. Он из гильдии кожевенников, — она наклоняется, чтобы снова произнести это шёпотом и морщится: — От него всегда так ужасно воняет.

И судя по тому как отворачивается Его Величество, как бы невзначай прикрываясь рукой, устами младенца девчонка глаголет истины.

— Будет Вонючка. А вон тот высокий? Со светлыми волосами?

— Герцог Фогетт, — рассматривая его, она в задумчивости засовывает в рот подарочный леденец.

— Тот самый Фогетт?! — удивляюсь я вслух, разглядывая очаровательного блондина. Хотя королю, стиснувшему зубы до вспухших желваков на волевых скулах, двоюродный брат явно не нравится.

— Он ничего, да? — облизывает мелкая конфету. — А его как назовём?

— Ну-у-у да, он сладенький, — даже склоняю я голову, глядя как тот откидывает с благородного одухотворённого лица шелковистые волосы. — Будет Мармеладик.