Заноза Его Величества

— Когда? — удивляюсь я так искренне, что слова «не было такого» явно проступают у меня на лбу.

— Святой Ог! — выдыхает он страдальчески, словно читая эту надпись. И всё остальное, что я добавляю там бегущей строкой, в основном нецензурное. — Ты правда ничего не помнишь?

О, этот взгляд больного щенка! О, эти глаза невинно чистого, правдиво голубого цвета! О, эта гордая осанка пленного офицера! Только почему мне хочется проверить нет ли на нём «прослушки»? Ведь жопой чую, что он вынуждает меня признаться. Принять правду, которую я помнить не хочу. Заставить играть по своим правилам. Решил давить на то, что я ничего не помню? Ну, ладно, мой сладкий, давай сыграем в эту увлекательную игру. Только чур я сверху.

— То, чего не было — нет, я не помню. Хотя, конечно, я не могу тебе запретить фантазировать об этом.

— Катарина, я не лгу. Я люблю тебя. Услышь своё сердце, — всё же берёт он меня за руку. — И ты тоже любишь меня.

К сожалению, а может, к счастью, от его ледяной, как у мертвеца, руки из всех чувств во мне просыпается только озноб. Я искренне передёргиваюсь. Но память мне это не освежает.

— Я не люблю тебя, Дамиан, — перехватываю его узкую ладонь покрепче с надеждой на озарение. Но снова в памяти ничего, из Катькиного. Зато оживляются классики. — И я другому отдана, и буду век ему верна.

— Это твой ответ?

— Это Пушкин. А мой ответ: пошёл к чёрту! — не отпускаю, отшвыриваю я его руку.

Но вместо того, чтобы обидеться, он вдруг падает на колени.

— Прости меня, — смотрит он снизу так, что я даже нервно сглатываю. — Я был не прав. Я должен был бросить ему вызов. Не отдавать тебя. Бороться. Пойти против закона. Не выбирать этот путь. Но я поступил как трус. Да, я — трус. И я уже жестоко за это наказан, — ползёт он на коленях, а потом утыкается в меня лбом. — Катарина, прости меня, умоляю!

Чёрт! А я собиралась отхлестать его веером. А теперь мне что с этим делать? Обнять и пожалеть? Понять и простить?

Особенно после вчерашнего? И ведь ни следа на наглой морде не осталось от Гошкиного кулака. «Таков был план» и трындец! Ещё скажи, что мой!

И почему мне всё время кажется, что в кустах прячется кто-то с фотоаппаратом? То ли полицейских сериалов пересмотрела, то ли острый приступ паранойи.

«Чур меня, чур!» — отхожу я от греха подальше, а то ведь Катькины руки сами тянутся погладить его по волосам. Взъерошить их, засмеяться… как тогда. В траве, на каком-то лугу. Он зажимает в зубах травинку, а я надеваю на его почти белые, выгоревшие на солнце волосы венок. И смеюсь, заслоняясь от слепящего солнца, когда он щекочет меня своей травинкой, а потом заваливает на спину и, выплюнув её, начинает целовать.

Ну, спасибо, Катя! Что сказать? Именно сейчас, именно таких воспоминаний мне и не хватало для полного счастья. А ещё вот этой боли, горечи, безысходности от которых физически начинает подташнивать.

— Дамиан, — устало вздыхаю я. Из меня словно вынули душу. Или спустили воздух как из пробитого колеса. Я отступаю ещё на шаг, когда он поднимает красные, воспалённые из-за навернувшихся слёз и бессонной ночи глаза. — Иди уже домой. Вали на хрен! Будем считать, что я приняла твои извинения. Ты был пьян и не прав. Иди! Выспись. Отдохни. И давай просто всё забудем. Оставим, как есть.

«Нет» — качает он головой, поднимаясь с колен.

— Да, — хлопаю я его веером по плечу.

И я не знаю, может, у него эрогенная зона там, куда я нечаянно стукнула, но он словно с цепи срывается. Хватает меня, заламывает, как берёзку, и начинает целовать. Жадно, словно дорвался до бесплатного. Неистово, словно год никого не целовал.

Но, здесь, дорогуша, не бесплатно. И не ко мне со своей недоцелованностью.

Всё же не зря взяла с собой веер. Рукой тоже вышла бы неплохая затрещина. Но веером красивше, памятнее, потому что он рассекает ему скулу. И до того, как Дамиан забирает моё оружие, получает ещё пару ощутимых ударов.

Но всё же забирает. Переламывает, откидывает. Нет, не зло. А словно отобрал у ребёнка игрушку, чтобы тот не поранился. Равнодушно вытирает кровь с щеки.

— Прости. Я надеялся хоть это ты вспомнишь, — делает он шаг спиной, снова выходя под дождь. — Но я всё исправлю, Катарина. И в этот раз не отступлю.

Резко разворачивается и идёт. Прочь. Снова прочь.

— Дамиан! — не я, Катькино тело выталкивает меня вслед за ним. И этот вид его удаляющейся спины настолько для неё невыносим, что меня аж шатает. Он оборачивается. Но я всё же не Катька. — Не всё можно исправить, Дамиан.

— Я знаю. Но я всё же постараюсь, — улыбается он так грустно, что даже моё сердце разрывается на части. Да что там, я просто в фарш.

«Маленький мальчик на вишню полез. Хрустнула ветка… всё, бля, наелся», — генерирует мой мозг, намекая на масштаб трагедии, пока я возвращаюсь обратно в замок.

Не разбирая дороги, не понимая куда иду. Но видимо, куда надо, раз упираюсь прямо в широкую грудь генерала.

Вот только его осуждающего взгляда мне сейчас и не хватало! Ведь наверняка всё видел. С вызовом поднимаю на него глаза. Но он словно Человек изо льда. Холодный, внимательный.

— Что?

— Не позволяйте ему, миледи. Не верьте. Не слушайте. Вы замужняя женщина.

— Я уже не знаю кому верить, а кому нет, Барт, — делаю я шаг в сторону, чтобы его обойти, но он снова перегораживает мне дорогу.

— У него только одна цель — прийти к власти.

— Тогда я ему зачем?

— Потому что только в вашем роду рыжие волосы. В роду вашей матери. Герцог Лемье душу продал, чтобы жениться на ней. А старый король — сына, чтобы Святая Церковь сделала законным это завещание. Ведьма предсказала их потомку могущество.

— Потомку? Могущество? А я слышала она прокляла род Рекс.

— Так и есть. Ни один монарх из рода Рекс ещё не женился по любви.

— То есть брак без любви это и есть проклятие? — хмыкаю я. — Это так банально, генерал. И, кстати, хорошо, что вы заговорили о ведьме. Седлайте карету. Или как там у вас говорят? Запрягайте коней! Мы едем на прогулку.

Я всё же его обхожу. Пусть возражает мне в спину, если ему есть что возразить.

— Но что ни говори, жениться по любви… не может ни один, ни оди-и-ин король… — пою я, а потом резко разворачиваюсь. — Кстати, мой генерал, а специальные зонтики для прогулок по Мёртвому лесу у вас есть?

— Миледи, — хитро улыбается он в усы, — боюсь, зонтик вам не понадобится.

— А что же тогда? Ружьё? Нет, я люблю, конечно, с удочкой на берегу или с ружьишком по лесу. В свободное от феодальных обязанностей время. Но только если вы будете держать надо мной зонт.

Мы всё же едем к Мёртвому лесу.

Только когда на финишной прямой моего тарантаса показывается Говорящий мост, нас останавливают всадники. Точнее, карета сама останавливается, едва эти двое в чёрных плащах, в надвинутых на глаза капюшонах появляются, словно из ниоткуда.