Заноза Его Величества

— Дело в том, что про вас я узнала не от Лизы, а немного раньше, от самой Катарины. Можно сказать, что я видела Катарину последней. Когда после венчания её привезли во дворец, бедняжка, была настолько подавлена, что Фелисия без конца давала ей нюхательные соли, чтобы она не упала в обморок. Но переживала она не за себя, а за своего друга Карло, за вас, за свою семью. Вас ждал позорный столб, её родных — несмываемое бесчестие, и Карло — неминуемое наказание.

— Позвольте, но как? — Вот, уже полезли эти «позвольте» вместо «ни хрена себе». Правда, в присутствии Доры Фогетт матерные слова мне даже и на ум не идут. — Как она снова оказалась в своём теле? Она не говорила, как это произошло?

— Простите, Даша, нет. Она сокрушалась только о том, что не может наложить на себя руки, ведь иначе и вы, и Карл погибнете, а этого она допустить никак не могла. И её ждала первая брачная ночь, последствия которой могли оказаться губительны для вас всех.

— Последствия? — всё же кошу я слегка под дурочку.

— Прости меня, Святой Ог! — крестится она знакомым ромбом, обращаясь к потолку. — Я знаю, что он мой сын. И не имел права этого делать. Но прости их, ибо это был грех во имя любви. Простите Дарья, и вы, — опускает она взгляд на меня, перестав молиться, — но, по её словам, они с Дамианом уже были близки как мужчина и женщина.

— Она сама вам об этом сказала? — лезут на лоб мои глаза, правда, совсем не изящно. Но тут такая мизансцена, что не до реверансов.

Катька, похоже, правда была в шоке, раз призналась. В ужасе. В панике. В отчаянии. Особенно, когда пришла в себя и поняла, что голову ей всё же не отрубили. И в спальне её ждёт и без того разгневанный король. Или тоже знала, что этой женщине можно доверять?

— Да, во время омовения, — гордо вскидывает Феодора подбородок и в её взгляде вдруг появляется столько отваги. — И я приняла решение помочь.

— Помочь? Но как?! — ничего не понимаю я.

— Фелисия принесла с бойни свиной крови. Но клянусь, если бы простынь не была испачкана, я бы не дрогнувшей рукой полоснула свою ладонь, а не просто плеснула из этой бутылки.

— Но ведь простынь была испачкана?

— Слава богам, да! Мой подлог не потребовался. Но будь это не так, я всё равно расписалась бы в любой бумаге, а не только в этой заляпанной кляксами книге старика летописца, и подтвердила бы, что Катарина была невинна.

— Но почему? — степень прогрессии моего удивления явно стремится сейчас к бесконечности.

— Потому что я тоже мать, как и Элизабет. И тоже женщина, — вновь упрямо вздёргивает она породистый чистокровный королевский нос. — И ни за что не позволила бы её дочери стоять у позорного столба, быть оплёванной и истерзанной за свою любовь.

Определённо, это не воспитывается. С этим рождаются. С отвагой, мужеством и доблестью в голубой крови. И определённо они с Георгом одной крови.

— Жаль только, что тогда я не поверила во все эти перемещения душ, — продолжает Феодора. — Катарина всегда была словно не от этого мира. И мне показалось это её очередной фантазией, способом убежать от реальности. И потому я не узнала большего.

— Понимаю, вам определённо было не до этого. Значит, они любили друг друга? Дамиан и Катарина?

— И должны были пожениться, — делает она ещё глоток вина. — Не поймите меня неправильно, я никого не оправдываю. Но никого и не обвиняю. Георга за то, что он не отступил. Дамиана за то, что отступил. И Катарину, которая всегда поступала по-своему. В этой истории нет правых и виноватых. Но что бы ни было, Георг, а не Дамиан, стал её мужем и её первым мужчиной. И точка.

С последними словами она допивает вино до дна и встаёт.

— Простите и вы меня, Дора, — поднимаю я упавшие с её колен перчатки, — только ваш сын, похоже, с этим не согласен. Он заверил меня, что больше не отступит. И мне показалось, он настроен серьёзно.

Забираю бокал, вкладываю в её застывшую руку перчатки.

— Святой Ог! — шепчет она. — После её венчания, на эшафоте, Дамиан искал с Катариной встречи, но, конечно, его и близко не пустили ко дворцу. И тогда он нашёл её на празднике. Вы слышали: наговорил лишнего, ужасного, непростительного. А потом не спал всю ночь. Метался по комнате, как раненый зверь, — она совсем не изящно плюхается обратно на стул. — Но я была уверена, что с утра он поехал извиниться за свой проступок и не больше. Осознал, настолько был неправ, жесток, эгоистичен. Попросил у вас прощения.

— Увы, Дора, нет. Я понятия не имею что он задумал, но отчаяние, похоже, толкает его на самые безрассудные поступки.

— Боги! Он сошёл с ума! Он определённо сошёл с ума, — снова поднимается она и начинает поспешно натягивать плащ, засунув в карман перчатки. — Я немедленно попробую его отговорить. Но если он уже был у отца Томаса. Если всё ему рассказал, — звучат её слова так, словно она совсем забыла, что я ещё здесь.

— Дора? Что происходит?

— Простите, Даша, сейчас мне срочно идти, но обещаю держать вас в курсе.

— О чём? Думаете, будет суд? У него есть доказательства?

— Я обязательно это выясню. Он точно сошёл с ума. Точно, — она так и выходит, качая головой.

А я так и остаюсь стоять в непонятках и с новыми вопросами.

Ну почему кому-то всегда всё сходит с рук, а мне никогда?

Ну почему, когда единственное, что меня действительно беспокоит — это рана короля, приходится решать какие-то проблемы, которые мне ну вот вообще никаким боком не упали.

— Даже напиться безнаказанно не могу! — грохаю по центру стола бутылкой с абсентом. — Обязательно то в партию, то в говно, то в другой мир.

— Простите, миледи, — получив разрешение войти на свой стук застывает в дверях Фелисия. — Преподобный Август спрашивает, не желаете ли перед сном исповедаться?

— Спасибо, — щелкаю я по бутыли с салатовой жидкостью с изображением полыни на этикетке, — но на сегодняшний вечер у меня уже есть исповедник.

— Он принёс книги по теологии, которые вы просили, — не унимается моя дуэнья.

— Спроси его, он будет пить абсент. Если нет, то пусть оставляет свои книги и проваливает. Сейчас мне нужен собутыльник, а не духовник.

И мне даже не нужно озвучивать ответ, когда она молча кладёт на стол книжки и уходит.

«Так, главное этот яд не нюхать и о том, какая он гадость не думать, — наливаю я в бокал на палец, на два — развожу. — Мне остро необходимо поговорить с Катькой. И это способ. Просто способ. Просто горькое лекарство, которое нужно проглотить в размере пяти-шести стопок и всё».

Выдыхаю. Ну, понеслась!

Но выпить успеваю лишь одну порцию. Ещё закусываю недоеденным виноградом (мне-то не страшно, что немытый, у меня спиртовая дезинфекция). Ещё морщусь и матерюсь (всё же сущий яд этот абсент), когда раздаётся очередной стук в дверь. И это точно не Фелисия.