Западня
Шрифт:
«Десять тысяч за мою голову!»
Кое-как удерживая невозмутимый вид, Феликс прочитал вслух заметки о предстоящем визите в Индрию младшего сына императора Джердона Третьего, о премьере в Королевской опере и о провалившемся испытании аэроплана. Мозг его в это время лихорадочно работал. Злыдни болотные, что теперь делать? Исчезнуть немедленно. Немедленно уехать из Индрии! Но куда? В Империю путь заказан. За северную границу? В Межгорное княжество? В Новые Земли?.. Решено: сегодня же — в Новые Земли.
Феликс закончил читать, поднял глаза от газеты и широко улыбнулся старику.
— Эх, Пинкус, хорошо мне у вас живётся,
Хозяин тотчас сник, плечи его опустились, взгляд потух, и даже губы, кажется, задрожали.
— Конечно, дорогой мой друг, конечно… я и так злоупотребил вашим временем. До смерти не забуду того, что вы для меня сделали…
— Я просто сделал то, что должен.
Старик качнул головой, помолчал, огорчённо глядя в камин, и внезапно встрепенулся:
— Силы Небесные, совсем забыл! Я же хотел показать вам одну очень, очень старую вещь. Уверен, она вас заинтересует.
Заинтересует, как же! Феликса сейчас интересовало только одно: скорее превратиться в какую-нибудь маленькую четвероногую тварь и мчаться прочь из этого дома и этой страны! Но Пинкус смотрел на него с таким явным желанием сделать ему приятное, что у Многоликого не хватило духу сходу отказаться.
— Несите свою вещь, — с улыбкой ответил он.
И добавил про себя: «А я пока исчезну, не прощаясь…»
Старьёвщик, кряхтя и охая, встал из кресла, нащупал свою трость и двинулся к выходу из комнаты. У порога, обернувшись к Многоликому, он повторил:
— Уверен, она вас заинтересует, — и усмехнулся с неожиданным лукавством: — Вы ведь слышали, конечно, про Наследство Ирсоль?
Оборотень, который уже сосредоточился для превращения, так и ахнул:
— Как вы сказали, Пинкус? Наследство Ирсоль?!
Но Пинкуса в гостиной уже не было.
Поражённый и взволнованный Многоликий тряхнул головой, избавляясь от завладевшего им образа мыши-полёвки, чтобы ненароком не обернуться в неё прямо сейчас.
Наследство Ирсоль!
Одно лишь упоминание о нём заставило Феликса отказаться от немедленного бегства. Всё, что он сделал — от греха подальше бросил в камин газету. Пинкус, конечно, милейший старик, но десять тысяч крон — такие деньги, которые избавят его от невзгод до конца жизни… будет лучше, если о награде за сведения о Многоликом он узнает, когда самого Многоликого простынет и след. Газета вспыхнула, камин запылал жарче.
Старик вскоре вернулся, тяжело стуча тростью и прижимая к груди потемневший от времени квадратный конверт.
* * *
Покои Эрики, занимавшие верхний этаж одной из центральных башен Замка, казались ей лучшим местом на свете. Всё в них она устроила по своему вкусу. Здесь не было помпезности и роскоши, присущих остальной части королевской резиденции, но зато было много воздуха, тепла и света. Каждый предмет, от мебели и ковров до разноцветных глазурованных плиток, что украшали общую для всех комнат большую круглую печь, Принцесса выбирала сама, и каждый предмет неизменно её радовал. Комнат было четыре: спальня, ванная, соединённая с гардеробной, гостиная и кабинет. Гостиную, где волей-неволей приходилось принимать тех, кто добивался аудиенции наследницы трона, Эрика любила меньше всего. В остальные комнаты посторонним вход был заказан; кроме хозяйки, там бывали только горничная, Король и придворный врач Коркец, навещавший
Принцессу, когда ей случалось простыть. Его величество, впрочем, в покоях дочери появлялся едва ли чаще, чем врач.А больше всего Эрике нравился её кабинет. Туда она и направилась этим утром, после того как выпила весь кофе и прочитала всю газету, включая объявления на последней странице — она была готова заниматься чем угодно, лишь бы не разглядывать снова портрет Многоликого и не гадать, за какую провинность на оборотня открыли охоту.
Окна кабинета, как и окна спальни, смотрели на восток, и теперь на кленовом паркете длинными и узкими озерцами разливался солнечный свет. Рыжие зайчики играли на шёлковых обоях с мелким цветочным рисунком, на корешках книг, на широких глянцевых листьях фикуса в кадке на полу, на светло-коричневой полированной крышке миниатюрного кабинетного рояля. Рояль и фикус достались Эрике от мамы: фикус в подарок Королеве привезли посланцы из Новых Земель, а рояль для неё изготовил прославленный имперский мастер — пианисткой Королева была превосходной.
На рояле стояла фотография в платиновой рамке — молодая женщина в летнем платье с открытыми плечами и в соломенной шляпке сжимает губы, пытаясь казаться серьёзной, но видно, что рассмеётся через мгновение. Это было последнее фото Королевы.
— Вот я и выросла, мама, — Принцесса улыбнулась изображению и кончиками пальцев погладила завитки рамки, поймала исходивший от неё лёгкий ток магии. — Как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной сегодня. Чтобы увидела, какой я стала, когда выросла.
Села к инструменту, открыла его и положила руки на клавиши. Принцесса сомневалась, что унаследовала хотя бы часть материнского таланта — придворным льстецам она не верила. Но ей самой было вполне достаточно того, что музыкальные переливы, рождавшиеся под её тонкими лёгкими пальцами, делали её почти счастливой.
Осталось два часа до полудня — до того момента, когда водоворот праздника в её честь завладеет ею и будет крутить и трепать её до глубокой ночи, пока она совсем не обессилеет. Но сейчас у Эрики было немного времени для музыки, для смешинок в маминых глазах и для солнечных зайчиков на крышке рояля.
Знай Принцесса заранее, как переменится её жизнь уже нынче вечером, она бы, наверное, не встала из-за рояля до тех пор, пока не явился бы отец, разгневанный отсутствием на балу виновницы торжества. Но её Даром было не ясновидение. А потому, когда ровно в полдень вернулась горничная с корзиной белых, розовых, голубых и сиреневых фрезий, Эрика тут же перестала играть.
— Внизу с самого утра топчется герцог Пертинад. Жаждет вручить подарок вашему высочеству, — доложила Валькирия.
Девушка скривилась. Не хватало только приглашать в своё гнёздышко межгорского борова! Её коробило даже от мысли, что он мог услышать, как она играет.
— Его сиятельство просил вам передать, что никогда в жизни не слышал столь прекрасной игры, — добавила горничная, словно читала хозяйкины мысли. — Сказать ему, чтоб подождал до вечера?
— Конечно, Вальда, ты ещё спрашиваешь… Хотя лучше бы он убрался восвояси ещё до бала, — Эрика вздохнула. — А давай, выльем ему на голову ведро воды? Вдруг он обидится и уедет?
— Батюшка ваш тогда обидится, мало никому не покажется, — рассудительно заметила горничная. — А господин герцог не из обидчивых. Будет торчать в Замке, пока не добьётся своего.