Запах полыни. Повести, рассказы

— Еще бы, на Уйжыгылгане благословенная земля, — произнесла старуха, внимательно выслушав его.

Снопом, привезенным Сабирой с Уйжыгылгана, украсили кабинет председателя, и теперь это чудо так и бросалось в глаза уполномоченным из райцентра, едва они переступали порог. И уполномоченные покачивали головами, восхищенно цокали и, не удержавшись, мерили длину колоса, подсчитывали зерна. И каждый из них, уезжая, прихватывал с собой два-три колоска. Два-три колоска — и через неделю в углу кабинета осталась одна сухо потрескивающая солома. Тогда председатель вызвал Бекена и попросил доставить новый сноп.

Так Бекен опять появился на Уйжыгылгане. Хлеба к этому времени пожелтели. И когда Бекен вышелушил из колоса твердое зернышко, оно отозвалось под его пальцами скрытой силой, готовой вот-вот прорвать оболочку. Он очистил зернышко от мякины, положил в рот, попробовал на зуб, и оно сейчас же пристало к зубам.

«Слава богу, еще немного — и поспеет», — решил Бекен, очень довольный результатами пробы.

Собрав сноп пшеницы, старик привязал его позади седла и еще раз окинул поле хозяйским глазом, как бы желая удостовериться напоследок, что оставляет его в полном порядке. И тогда он увидел молодого человека в очках, который поднимался, опираясь на палку, по склону Уйжыгылгана. Парень поприветствовал Бекена и назвался новым агрономом из соседнего колхоза «Бирлик». Он пришел, чтобы посмотреть на хваленый урожай Уйжыгылгана. Вот как далеко залетела молва, отметил Бекен с гордостью.

Он не мог отказать себе в удовольствии и остался, чтобы поглядеть, как чужой агроном восхищается урожаем. А джигит пересчитал зерна в колосе, замерил его высоту, растер между пальцами комок земли. На лице его появилось восхищение.

— Вот что значат дожди! А дожди в этих местах прошли вполне удовлетворительные, — сказал он, вытирая пальцы о штанину.

«Сразу видать: знающий парень», — подумал Бекен. И, решив тоже не ударить лицом в грязь и показать себя толковым собеседником, сообщил:

— Это земля моих предков. Они прославились своей храбростью. Вон там были их могилы. — И он неопределенно повел камчой. — Этот урожай вырос на святой земле.

— А-а, — вежливо протянул джигит.

Он снял очки и, прищурив близорукие глаза, пристально взглянул на Бекена. «Наверное, у вас столько удивительных рассказов. Ну же, что вы? Начинайте поскорей!» — будто требовал он.

И Бекен пожалел, что сейчас ему некогда и он не может поболтать часок-другой с таким любознательным человеком. Но сноп ждали в правлении. Поэтому старик завел коня в низину, взобрался в седло и только сказал:

— Да, сынок. Есть у меня кое-что. Пожалуй, не одна интересная история.

— Что ж, соберем урожай, и я обязательно приеду послушать. И запишу ваши рассказы. Знаете, я собираю легенды… — ответил джигит.

То, что этот парень намерен записать его рассказы, доставило Бекену удовольствие, но он, как и подобает старому бывалому человеку, скрыл свою радость.

— Всего тебе доброго, сынок, — попрощался Бекен и тронул каблуком своего гнедого.

«Да, я мог бы рассказать много замечательного. Правда, раньше мне не приходилось. Но теперь-то я смог бы на самом деле. Наверное, мне не попадался подходящий слушатель», — размышлял старик, пребывая в отличном настроении.

Занудливо жужжащие слепни беспокоили гнедого, и он то пританцовывал, то шарахался в сторону. А однажды он так крутанул на месте, что Бекен едва удержался в седле. Гнедого напугал маленький суслик. Он рыл нору прямо посреди дороги, а высоко над головой кружил коршун, готовясь к атаке на суслика. «В жизни все перепутано, все связано в одно», — подытожил Бекен со вздохом.

Вначале он заехал домой, намереваясь удивить свою старуху урожаем с Уйжыгылгана. Он застал ее за домашними делами. Подоткнув подол, старуха топтала кизяк.

— Ой, Беке, а я-то сперва подумала, будто это лебеда. Такая она длинная. Потом смотрю — колосья. И теперь даже не знаю, верить ли своим глазам, — протараторила Балсары, подбежав к мужу.

— Перед тобой пшеница с Уйжыгылгана, — важно сказал Бекен.

Балсары потянулась было к провисающему от тяжести снопу, но Бекен промолвил грозно:

— Ты бы сначала вымыла руки!

Балсары никогда не лазила за словом в карман и даже любила поворчать на своего муженька без всякого повода, но на этот раз промолчала.

— Может, ты выпьешь чаю? Председатель небось подождет, — предложила она самым радушным тоном.

Затем она приставила ладонь к глазам, посмотрела вдаль и, что-то заметив, спросила:

— Что это за дым? Ты не знаешь, Беке?

Бекен повернулся и увидел, как над Уйжыгылганом встает, извиваясь, серый столб дыма.

— Пожар! Пожар! Эй, поднимайтесь! — заорал он хрипло, мгновенно изменившись в лице, и припустил к Уйжыгылгану на гнедом, настегивая его плетью, подгоняя шенкелями. — Эй! Поднимайтесь!

Ветер вставал на его пути стеной, срывал слезы. Бекен прикрывал от ветра глаза, нетерпеливо всматривался вперед. В самом деле, над Уйжыгылганом поднимались клубы черного дыма. Бекен представил море бушующего огня, он подумал, что так гореть могут только хлеба. В какой-то миг его воображение нарисовало ужасную картину: пламя пожирало беспомощные золотые колосья с треском и гулом, исходящим из ненасытного чрева.

Он безжалостно стегал гнедого, и вот впереди остался единственный холм, закрывающий горящее поле. Распластываясь, гнедой взлетел на вершину холма; теперь весь Уйжыгылган лежал перед Бекеном. Старик провел ладонью по глазам и рассмеялся, покачиваясь в седле. Поле, как и прежде, сверкало перед ним нетронутым золотом. Горел стог сена, одиноко стоявший в сторонке и отсеченный от остального мира широкой бороздой. Вокруг стога бегал уже знакомый Бекену очкастый джигит и старался сбить огонь своим пиджаком.

Заметив Бекена, джигит бросился к нему, волоча за собой пиджак, точно тряпку. На его бледном лице был написан неподдельный ужас:

— Воды! Воды! — крикнул он панически.

— А что произошло? — спросил Бекен, свешиваясь с коня.

— Понимаете, закурил и… заснул. Понимаете, тень. А он, понимаете, огонь то есть… Вы должны мне помочь, — заговорил он бессвязно.

— Успокойся, сынок. Сено сгорело все равно. Тут уж ничего не поделаешь. Давай-ка поглядим, не перейдет ли огонь на хлеба, — сказал Бекен, спешившись.

Огонь уничтожил сено и, пресыщенный, затих. Там, где раньше красовался душистый стог, лежала куча легкого пепла. Под ним дотлевали остатки сена.

— Голова моя садовая!.. Как же меня угораздило? — стонал джигит, все еще вздрагивая от ужаса.

Бекен собрался было отчитать его хорошенько, преподать ему науку впрок, да пожалел и без того напуганного парня, сдержал себя.

— Горе мне с тобой! Видно, и записать-то меня путно не сумеешь, — проворчал он добродушно.

Подошла уборка. Хлеба приняли багряный оттенок, колос теперь будто звенел на ветру. По притихшим проселкам опять помчались машины, подминая траву, успевшую прорасти на дорогах, поднимая давно улегшуюся пыль. Она теперь днями стояла в воздухе, забивая ноздри, похрустывая на зубах. Лицо Бекена вычернило и высушило зноем, губы потрескались, в горле пересохло.