Запасный выход

Я тоже считал вполне естественным вдруг завалиться к нему, в его веселый дом над озером с влюбленной в Россию иностранкой и еще двумя прибившимися по пути немцами, сосредоточенно искавшими расписание транспорта в сибирской глубинке, там, где отсутствуют всякие расписания, где начинается веселая дорога, основанная на везении, бесконечном терпении, пофигизме, выпивке, дружеских братаниях. И вот ты распахиваешь дверь, радостный, со своими иностранцами, а у Савинских еще не очухавшаяся после родов Валя, грудной ребенок и семь хиппи на постое. Но ничего не может помешать ночным посиделкам, песням под гитару и восторженным рассказам с яркими нотками Джека Лондона, Хемингуэя и куваевско-визборовским послевкусием.

В этом заповеднике Игорёша отработал семь лет. Семь лет Савинские прожили в большом веселом доме на взгорке, с которого открывался замечательный вид на озеро и далекие вершины. И в последний год его работы он опять позвонил мне, только уже не с вокзала по пути к маме, а из Новосибирска, после того как посадил Валю с ребятишками на самолет.

– Москвич, узнал? Я рад. Короче. Намечается большой поход. Патрулирование границ заповедника и вахта во время нереста на Джулукуле. Примерно середина мая. Это мой последний поход в заповеднике. Потом увольняюсь. Валя уже уехала к родителям. Буду рад, если сможешь приехать. Сходим вместе, отведем душу. Имей в виду, что я настаиваю и перезвоню вечером еще раз.

Надо сказать, что обращение «москвич» в его устах звучал необычно. За время странствий по стране я привык к враждебному или брезгливому звучанию. А тут – нейтрально, примерно как марка автомобиля.

Я дразнил его иногда:

– Ты знаешь какой?

– Какой? – с надеждой и интересом спрашивал мой старший товарищ.

– Ты толерантный.

Он обижался.

И мы сходили в этот поход. Если бы не сходили, то моя жизнь сложилась бы гораздо менее удачно. Вернее, вовсе неудачно. Я, конечно, не могу этого утверждать, но могу чувствовать. К тому времени я пожил семейной жизнью и развелся, оставил учебу ради заработка, а заработок ради вина, меня стали окружать нехорошие люди, и мне казалось, что я издаю отвратительный запах, сколько ни тер себя намыленной мочалкой.

Игорёша спас меня от чего-то плохого. Тоскливого и позорного, ставшего почти неотвратимым. Я еле добрался до его красивого дома из своей Москвы.

Нет ничего более оздоровляющего, чем бодро торчащая из зубов Савинского заточенная спичка и огонек в глазах загорающийся, когда к его костерку в рассказе подходят все новые и новые волки. Мало того, что его, провалившегося под лед, с трудом растящего огонек в стылом лесу, окружает шесть волков. Тут еще четыре. Ну и еще два, чтобы получилась дюжина – приятное число.

И сам поход, конечно, был целителен. Всё сложилось идеальным образом. Нет, я неправильно формулирую, Игорёша сказал бы по-другому. Не идеальным образом, а просто – красиво! Студент, скажи: это же было красиво?

Я выбыл из трудной реальности и снова оказался в заповеднике, охранявшем наш с Игорёшей уютный книжный мир. Я погрузился в этот мир, как погружался в детстве, забравшись с приключенческим романом и банкой варенья на диван.

Женщины, живущие в этом мире, обязаны быть прекрасны, вернее, они автоматически становятся прекрасны, оказавшись в нем. Мужчины сильны и честны, собаки и друзья умны и верны, злодеи великодушны, природа целительна и коварна, пейзажи живописны и дики. Мясо желательно полусырое, с ножа. Слова «йогурт», «гендер», «фитнес» никогда не проберутся в этот незрелый и прекрасный мир.

Поход удался. Запас продуктов для нас и овса для коней обещались подвезти к середине нашего пути, но не подвезли. Мы напрасно протаптывали через перевал дорогу нашим лошадям к казахской пастушьей стоянке, куда должна была приехать машина. Но зато это было красиво: небо, перевал, мы с Игорёшей, ожесточенно сражающиеся со снегом, который через недельку сам собой растает под немыслимым солнцем.

Месяц жили тем, что уместилось в седельных сумках, это тоже было красиво с нашей точки зрения. Игорёша часто палил из ружья по улетающим уткам и куропаткам, однако везения ему не было. Нет, вру, однажды повезло – он руками поймал трех жирных хариусов в ручье. Я вызвался пожарить, но ошибся. Оказалось, что их надо есть только сырыми, лишь слегка сдобрив солью. Только сырыми, жадно отрывая куски и блестя глазами. Косо летел снег, ледяная рыба шла с трудом, руки мерзли, но мы справились.

– Селедочка – слава и гордость стола… – сказал Игорёша, выбросил обглоданный хребет и вытер руки о траву под ногами.

Спросил, нравится ли мне Слуцкий? Я начал перебирать в уме инспекторов заповедника, но речь, оказывается, шла о поэте. Игорёша читал стихи, я глядел на горы, кони уныло щипали прошлогоднюю травяную ветошь, темнело и холодало. Это происходило в самой середине нашего материка, на водоразделе, откуда на юг вода начинает стекать в монгольские степи, где потом пропадает в пустыне, а на север – начинает свой путь к Ледовитому океану.

– Светало; зябли; рыбу ели… – подвел итог мой старший товарищ цитатой или Слуцкого, или какого-то другого неизвестного мне поэта.

Но я улыбнулся и покивал, как будто стихи мне знакомы.

Несколько раз удавалось подкормиться за счет нарушителей, приезжавших на нерест. При задержании Игорёша изымал браконьерское транспортное средство, составлял акт о нахождении на заповедной территории, затем великодушно возвращал грузовик или мотоцикл в обмен на буханку хлеба или пачку сигарет. Никак по-иному распорядиться изъятой техникой не представлялось возможным.

Лучший обмен он совершил, когда мы заблудились и поймали чиновника с сетями. Вообще, мой опытный старший товарищ почему-то старался держаться знакомых ему троп и нервничал, когда они пропадали. Мазал по птице. Конь защемлял его под нависшим деревом или сбрасывал в реке. Очки его запотевали или терялись. Мы терялись. Наверное, это происходило для усложнения сюжета. И меня, вырвавшегося из трудной реальности, эти повороты сюжета совсем не беспокоили. Только радовали.

А в конце июня, когда он совершил свой блестящий обмен, мы заблудились, следуя вдоль ровного, как забор, хребта по открытому пространству. И случайно вышли к маленькому озеру, на стан управляющего делами правительства республики. Он с помощником как раз заканчивал ставить сети.

Повалил густой снег. И мы выехали из этого снега – одинокие голодные всадники, и со стороны, наверное, не было заметно, что мы потеряли дорогу. Все выглядело так, словно это часть плана. Набег хунхузов.

Хунхузов? Да, москвич, конечно, хунхузов. Безжалостные хунхузы неожиданно появились из снежной завесы, отобрали надувную лодку, порезали ножами двадцать сетей и составили акт на добытых хариусов в количестве семи штук. И снова пропали в снежной пелене. Так среди книжных корешков нашего мира я разглядел и Арсеньева.

Перед тем как нам растаять в пелене, Игорь подобрал с земли трех из семи браконьерских хариусов и пошел на переговоры. Я и не надеялся на успех: пока мы резали сети, нарушитель кричал, размахивал корочкой и лез драться, так что пришлось даже пальнуть в воздух, чтобы остудить его. Хунхузы всегда такие, чуть чего – сразу стреляют.

Но расчет оказался верный – вертолет высадил браконьеров только сегодня, сетей у них теперь не осталось, а рыбки хотелось. И Игорёша вернулся с двумя булками хлеба. Три рыбки на две булки. А уже после этого мы уехали. Нет, студент, мы не уехали, а растворились, подобно призракам в снегу, густо падавшем крупными хлопьями.