Запечатанное письмо

Встал ее барристер. Его светские манеры не в силах скрыть охватившего его негодования.

— Эта выдумка про спущенные брюки просто невероятна! — гневно заявил Хокинс. — Действительно ли было настолько светло, Роув, что вы разглядели каждую подробность одежды джентльмена?

— В ту ночь было полнолуние из-за праздника… Я хотел сказать, — поправился полисмен, — что этот праздник проводится у них как раз в полнолуние.

— Если вы стали свидетелем такой шокирующей сцены, то почему сразу не доложили об этом своему начальству?

— Осмелюсь сказать, я выбросил это из головы.

— Сэр, вы знакомы с логикой?

Полисмен стиснул челюсти.

— В логике есть критерий, известный под названием парсимония, экономия, что в юридическом смысле означает, — обратился Хокинс к присяжным, — что из двух объяснений какого-либо факта верным обычно является более простое из них. Принимая во внимание, что соответчик стоял у воды, не думаете ли вы, что он расстегнул одежду, чтобы удовлетворить естественную потребность? Если позволит суд — не является ли мочеиспускание более простой и, следовательно, более правдоподобной причиной беспорядка в его одежде, чем акт прелюбодеяния?

Прямо за спиной Хелен пронзительно захохотала какая-то женщина.

Роув решительно покачал головой:

— Я и подумать не могу, чтобы офицер делал такое в присутствии жены своего сослуживца.

По залу прокатились волны хохота.

«Нет, мне никогда не быть настоящей англичанкой!» — подумала Хелен. Этот надутый индюк искренне считает, что удовлетворить малую нужду в присутствии женщины — поступок более непристойный, чем обладание ею.

Судья объявил перерыв, и большая часть публики вышла в задние двери. Некоторые берегут свои места, заметила Хелен, и разворачивают свертки с бутербродами. Рядом с ней остановился утомленный Фью.

— Позвольте предложить вам подкрепиться, — сказал он.

Хелен отказалась.

— Все довольно плохо, не так ли? — нарочито бодрым тоном спросила она.

— Ну, говорить еще рано.

Хелен вышла в Вестминстер-Холл в числе последних. Сквозь вуаль она всматривалась в огромные тесаные балки, с которых свисали выцветшие знамена. Вся обстановка в духе нордических саг. Но вместо отважных героев зал заполнен юристами в париках и их клиентами, а также говорливыми толпами посетителей, выходящими из других залов суда.

У прилавка она выбрала себе кусок пирога. Оказалось, несмотря на переживания, она все же способна есть. Однажды, когда Гарри еще только ухаживал за ней, он сказал, что в ней таится удивительная жизненная сила. Интересно, как бы он определил ее сейчас: вульгарной?

Первой свидетельницей после перерыва оказалась та, кого Хелен боялась больше всех: Эмили Уотсон. С ненавистью глядя на нее, Хелен вдруг подумала: человек, который однажды становится тебе другом, берет на себя ответственность: если уж он выделил тебя из остальных и впустил в свое сердце, то лучше ему до конца хранить тебе верность, иначе ты станешь ему врагом.

«О, Фидо, Фидо!»

Седая почтенная леди демонстративно стянула перчатку и благоговейно положила обнаженную руку на Библию, произнося присягу; Хелен в ярости сжала кулаки.

— Меня зовут Эмили Уотсон, я жена преподобного Джошуа Уотсона, — скромно, но с достоинством сообщила свидетельница и внезапно улыбнулась в публику.

«Должно быть, своему обожаемому Гарри!» — решила Хелен.

— Когда вы познакомились с ответчицей на Мальте? — спросил Боувил.

— В июле 1861 года. Несколько вечеров подряд мы с Хелен — простите, но я всегда ее так называла — посещали миссис Коксон, она инвалид и оказалась в крайне стесненном денежном положении.

— Какое мнение о личности ответчицы сформировалось у вас за это время?

Теперь миссис Уотсон артистически изобразила терзающие ее сомнения.

— Я бы сказала, что она показалась мне не совсем строгих правил… пожалуй, даже излишне независимой и эксцентричной.

— Но, несмотря на это, впоследствии вы подружились с миссис Кодрингтон, не так ли? — уточнил Боувил.

— Да, мы стали добрыми друзьями. Я горжусь тем, что верю в лучшее в человеке, хотя порой и страдаю из-за этого, — заметила она, приглаживая свой жесткий шиньон.

Хелен с досадой покусывала палец сквозь перчатку. «Как я могла пригреть у себя на груди эту змею!»

— И как в это время жили супруги?

— Внешне все было прилично, но, к сожалению, дома — совершенно иначе. — Она тяжело, трагически вздохнула. — Мы, преподобный и я, считали своим долгом всячески способствовать улучшению их отношений. Адмирал доверял нам свои огорчения, как сестре и брату, и я всеми силами старалась наставить его жену на добрый путь.

Боувил кивнул:

— Как в это время относился к ней адмирал?

— С исключительной добротой и вниманием. Иногда, впрочем, мягко упрекал ее. Его тревожили долги дорогой Хелен, ее легкомысленное поведение, безразличие к мнению общества.

— И непристойные отношения с мужчинами? — подсказал Боувил.

Миссис Уотсон вскинула морщинистые руки.

— Простите, но вы употребили слишком сильное выражение!

Ее жеманство едва не вызвало у Хелен возмущенный вопль.

— Я бы предпочла слово «фривольные», — сконфуженно потупив взгляд, уточнила миссис Уотсон. — Адмирал полагал — поначалу и мы заодно с ним, — что она была просто легкомысленна, но не безнравственна. Дорогая Хелен не нашла в материнстве обычного женского удовлетворения… и у меня сложилось впечатление, что она… скажем, находила убежище в фантазиях.

— Что вы имеете в виду под словом «фантазии»? — спросил Боувил.

— Пожалуй, она слишком переоценивала свои прелести, — с материнским сочувствием произнесла миссис Уотсон. — И воображала, что все холостяки на острове от нее без ума.

«Карга завистливая!»

— И не только на Мальте, но и в Англии. Так, она рассказывала всем и каждому, что будто бы на одном из приемов принц Уэльский оказывал ей исключительное внимание, что, конечно, было лишь плодом ее воображения.

Хелен с такой силой сжала кулаки, что ногти врезались в ладонь. Неужели присяжные не видят, что это за особа?!

Голос Боувила стал басовитым.

— Когда в первый раз у вас появилось подозрение, что дружеские отношения ответчицы с мужчинами граничат с недозволенностью?

— В октябре 1861 года, — с дрожью в голосе сообщила миссис Уотсон. — Хелен призналась мне, что обнаружила в своей гостиной лейтенанта Милдмея, который сидел, обхватив голову, находясь в полном отчаянии от страсти к ней.

Да, Хелен не удержалась от легкого намека; и тогда эта новость вызвала у миссис Уотсон лишь восторженное возбуждение и интерес.