Записки баловня судьбы

С этой поры и до мартовского дня 1954 года, когда А. Суров позволил себе политическое хулиганство на избирательном участке по выборам в Верховный Совет СССР, он всегда был защищен железной броней от справедливого партийного суда и даже от суда профессионального, писательского. Он стал дважды лауреатом Сталинской премии, заместителем редактора газеты «Советское искусство», непременным членом комиссий, бюро, президиумов…

А в ситуациях, когда, казалось, разоблачение неизбежно, его спасали влиятельные силы. Влиятельные настолько, что ни разу недостойные дела А. Сурова не стали предметом гласного обсуждения, не просочились в печать! Противоестественно, но факт: эти мои страницы — а в них только небольшая часть информации — первое печатное оглашение правды о том унижении, которому подверг советский театр А. Суров.

А ведь больше тридцати лет тому назад, в сентябре 1954 года, комиссия президиума СП СССР, в которую пошли Николай Атаров, Василий Ажаев, Юрий Либединский и другие, вынесла свое суждение «по делу бывшего члена СП СССР А. А. Сурова».

«Отвратительное, крайне вредное явление суровщины, — как убедилась комиссия, — имеет немалое распространение в литературной среде. В одной только Москве живут и действуют десятки „литераторов“, которые, не состоя на учете в Союзе писателей, фабрикуют в своеобразном литературном подполье пьесы и поставляют их на театральный рынок под именами подставных фигур — предпринимателей. Эти „литераторы“ дотягивают и частным порядком редактируют сырые и незрелые произведения, кажущиеся театрам актуальными по своей тематике».

Комиссия предложила секретариату правления СП СССР при докладе дела А. Сурова Президиуму ЦК КПСС обратить особое внимание секретарей ЦК КПСС на то обстоятельство, что попадающие по сути под Уголовный кодекс дела А. Сурова дважды разбирались в авторитетных организациях (в 1946 году в ЦК ВЛКСМ и в 1951 году в Отделе пропаганды ЦК ВКП(б), и оба раза неудовлетворительно. «Комиссия считает, что лица, виновные в этом, должны понести строгое наказание, так как именно они создали обстановку попустительства грязным делам А. Сурова, который более восьми лет безнаказанно занимался авантюризмом и уголовным предпринимательством в литературе; безнаказанность почти открыто действовавшего авантюриста породила в писательской общественности вредные кривотолки о покровительстве, якобы оказываемом А. Сурову со стороны ответственных работников ЦК КПСС».

Неистребимая наша готовность считать правду кривотолками, а кривотолки, демагогию, черный оговор — правдой! Разве не покровительствовала А. Сурову секретарь ЦК ВЛКСМ Мишакова? Разве Кружков и Тарасов, занимавшиеся в 1951 году в Отделе пропаганды ЦК ВКП(б) конфликтом между Я. Варшавским, написавшим сценарий и пьесу «Рассвет над Москвой», и А. Суровым, присвоившим эту, последнюю в своей беспрецедентной карьере пьесу, не покровительствовали А. Сурову? Разве высокие правительственные награды не были покровительством? И, наконец, разве не была высочайшим и бесстыдным покровительством разнузданная кампания травли театральных критиков?

Даже и осенью 1954 года, когда А. Суров был наконец разоблачен, исключен первичной организацией из партии, у него нашлись защитники не только в лице А. Первенцева или А. Софронова. Его и на партколлегии ЦК КПСС пытались спасти и, как мы увидим, спасли.

Время, когда из репертуара изгонялись пьесы серьезных писателей и поощрялось неумолимое запретительство, жаждало скороспелых «авторитетов», оборотистых литературных дельцов. Одну из таких вакансий эпохи и стремился занять, может быть поначалу не осмысливая размаха своих притязаний, надеясь на успех, но не на громкую славу и высокое признание, Анатолий Суров.

Не стану утомлять читателей подробностями «чудесного» появления на свет других пьес, подписанных именем А. Сурова. Вот только беглые, скромные признания самого Сурова комиссии СП СССР: «Пришел к Оттену с первым вариантом „Обиды“. Оттен же помогал дорабатывать „Зеленую улицу“, „Бесноватого галантерейщика“ давал на редактуру Варшавскому»; «Сценарий („Рассвета над Москвой“. — А. Б.) Варшавский сделал быстро»; «Давал на редактуру Варшавскому пьесу „Рассвет над Москвой“…»

Мы уже узнали цену суровским эвфемизмам, понимаем, что означают все эти нескончаемые, перекрестные «редактуры», «доработки», «дописки» и т. д. Но все сходило ему с рук. Обманув завлита Театра имени Ермоловой, он легко справлялся с другими и пять-шесть лет не давал промашки. Слово он держал только в одном: старался помочь в партийных инстанциях работавшим на него людям.

С появлением пьесы «Обида» (1948) я имел случай убедиться в том, какая сноровка и напор скрываются в этом неуклюжем, приволакивающем ноги, мужиковатом с виду «литераторе».

Восторги по поводу «Далеко от Сталинграда» быстро пошли на убыль. Я оказался среди тех, кто критически отзывался о пьесе. «Обида» на сцене Театра имени Ермоловой разочаровала всех, кроме тех, кого уже к этому времени Суров держал «на коротком поводке». Деревенская, псевдоколхозная пьеса буквально разваливалась на сцене. Но близилась вторая премьера этой пьесы под другим названием в театре Завадского, там перекроили ее на свой лад. Суров внезапно позвонил мне, предлагая посмотреть вместе с ним генеральную репетицию в Театре Моссовета, — пьеса, мол, исправлена, улучшена, хорошо бы поговорить сразу после репетиции, помочь театру, поправить, что возможно, и т. д. Суров делал первые после «Далеко от Сталинграда» шаги в театре, собственная хитрость казалась ему безошибочной: критик, оказавшись почти в домашнем кругу, обнаружив, что позвали его одного и ждут его суждений, перейдет перед лицом худсовета, автора и Завадского на «мягкие», «либеральные» регистры. А сплоховав по малодушию, и после не скажет резкостей.

С каждой сценой спектакль театра Завадского удручал все больше, был много хуже ермоловского. Ермоловцы в первые послевоенные годы выгодно отличались от большинства коллективов столицы более острым чувством современности, простотой и жизненностью тона. В новом исполнении Театром Моссовета все пороки пьесы поперли наружу нестерпимо, трудно было и высидеть весь спектакль; его ждал сокрушительный провал, и актеры, отлично чувствовали это.

А в кабинете Завадского царил добрый наигрыш. Я мрачно пытался отмолчаться, но меня принудили говорить. Пришлось сказать правду и по возможности быстро сбежать.

Попыток налаживания «добросердечных» связей Суров больше не предпринимал, в его лице я приобрел врага, спустя год он получил возможность наносить по критикам-космополитам удары с трибун и в печати в ожидании вожделенного дня, когда нами займется другое ведомство.

За «Обидой» последовала «Зеленая улица». Суров уже достаточно славен и богат, чтобы оплачивать чужой труд. С января 1949 года он мог выбирать работников из числа ошельмованных людей. И он выбрал с умом. Яков Варшавский «доработал» для него сценический памфлет о Гитлере, написал «Рассвет над Москвой», пьесу, отмеченную Сталинской премией, и сценарий под тем же названием. 1949 год оказался переломным для Варшавского: били других, на него только замахнулись, то так необоримо оказалось желание благополучной жизни, что он предался в руки Сурова.

Я. Варшавский лукавил, объясняя комиссии Союза писателей мотивы и обстоятельства своего сотрудничества с А. Суровым. «Мы с ним познакомились в 1946 году в редакции „Советского искусства“. Я заведовал отделом театра и драматургии, а он был назначен заместителем редактора. События начинаются с известной статьи в „Правде“ об одной группе критиков. Я после этой статьи был немедленно отстранен от работы. Первичная парторганизация издательства „Советское искусство“ вынесла решение об исключении меня из партии. Я оказался в полной изоляции. Достаточно сказать, что в течение года ни один человек не позвонил мне и не появился — из старых товарищей… Единственным человеком, позвонившим мне в течение всего 1949 года, был Суров. Он сказал мне: „Преданность партии надо доказывать не заявлениями, а творческой работой, и я тебе помогу в этом. Мы вместе напишем сценарий о советском рабочем классе… Я перегружен, но мы с тобой напишем вместе…“ В те дни, — резонно замечает Я. Варшавский, — его соавторство не только мне показалось бы приемлемым».