Записки дивеевской послушницы

— Ты скажи спасибо, что боеприпасы уронили, и нам пришлось за ними нырять, — обратился дед к однополчанину-казаху, — ну, скажи, когда бы тебе еще выпала такая возможность умыться…

Он не понимал пословицы «Редкая птица долетит до середины Днепра», потому что ребята из его полка по два раза на дню Днепр переплывали. Европа ему запомнилась тем, что там много фруктов и женщины часто улыбаются, а в Сибири, дома, лица у всех, как правило, серьезные. Под Венгрией во время обхода нарвались на засаду. Успели убежать, вслед им бросили гранаты. Три дня петляли по чужим болотам на чужой земле, пока, наконец, не пробрались к своим, а начштаба послал домой похоронки…

Когда в Сибири по нему справляли поминки и в поселке в очередной раз поселилась тяжелая тишина, дед получил орден Отечественной войны первой степени, потом были медали «За отвагу», «За победу над Германией». Домой написал письмо, что жив-здоров, но никто не поверил. В войну, увы, люди быстрее верили дурным вестям. Там же, в Европе, получил второе ранение. На этот раз его отправили в госпиталь надолго. Рассказывал, как кусал губы от обиды, что не может больше воевать, и как раздражала его иностранная речь. Врач предложил пройти лечение в комфортабельном военном госпитале в Вене, но больной категорически отказался.

— Зачем мне эта Европа с их кофе? Отправьте-ка меня лучше в теплушке домой, в Россию.

Так и вышло. Уехал он в Россию, а в вагоне, когда все прильнули к окну, прощаясь с Европой, дед отвернулся, чтобы не смотреть. Тоска.

Дома радости не было предела. Никто не верил, что вернулся домой живой и здоровый…

Бог и психоаналитика

Специалист вывел меня на чистую воду, сказав, что большинство моих успехов и неудач тесно связаны с одним мужчиной. Более того, так будет продолжаться и дальше — всю оставшуюся жизнь. Так или иначе, я свой выбор буду связывать с ним. И совершенно неважно, где он находится да и жив ли он вообще…

Я, что называется, «выпала в осадок». Психоаналитик успокоил: «Это называется синдром первой любви». Те, кого мы впервые полюбили, считали красивыми, мечтали о них, оказывается, никуда не исчезают. Они живут в нашем подсознании. Порой мы по ним, как по индикатору, сверяем жизнь, а порой, принимая решения, думаем: как бы поступил такой-то. И при этом все достижения, если такие есть, со спокойной совестью записываем на свой счет.

И пошло-поехало. Стал разбирать меня «по косточкам». Почему мне нравятся сероглазые модно стриженные шатены с тонкими губами? Почему красивый нос обязательно должен быть с горбинкой? Почему умение ездить на велосипеде важно? Заладил, как ребенок, честное слово. Оказывается, все эти «атрибуты» присущи моей первой любви, не говоря уж об имени. Многих мужчин, которых я встречала на протяжении своей жизни с его именем, заранее считала благонадежными. Мне сделалось неловко. Это было давно, почти что в розовом детстве, и нас связывали исключительно платонические отношения. «Да это и понятно, — заверил собеседник, — возвышенная любовь — самая сильная. Ее переживают все. И потом этот отпечаток носят всю жизнь». Далекий свет первого настоящего чувства путешествует по всем нашим возрастным границам и делает нас чувствительными и ранимыми. Это, оказывается, общечеловеческая слабость. Она была у Ивана Грозного и Петра Первого, у Гитлера и Сталина, у Айвазовского и Рублева, у Сахарова и Солженицына. Она есть у всех: мэров и безработных, банкиров и сантехников, учителей и писателей, хороших и плохих…

Воспоминания о тех наших чувствах и встречах греют душу, как костер в прохладную ночь. После этого открытия я ясно увидела мокрый грибной лес, небрежно накинутую плащ-палатку, большие кусты фундука. Я их внимательно разглядываю снизу, там должны быть грибы с маленькими, словно орешки, шляпками. И вдруг этот голос, который теперь редко звучит во сне: «Мадонна!» Потом мы говорили ни о чем, но помню, очень волновалась и, как водится, поспешила быстро распрощаться, убежала в дышащий прохладой лес, а он остался у большого куста фундука, где, верно, имелись грибы. Но мне почему-то вдруг стало не до них. Почему я это помню?..

У Есенина даже стихи этому есть: «Мы все в эти годы любили, а значит, любили и нас». Значит, получается, чувства взаимны? А может, нет? Может, это только у меня? А он все забыл? Тогда почему, когда два года назад я случайно встретила его маму, она посчитала нужным сообщить мне, что он обо мне говорил? Выходит, помнит?

Примечательно, но все эти чувства живут во вполне счастливой сегодняшней жизни. Другой, а не он, но гораздо более родной, заботится обо мне. Другой разговаривает с моими родственниками по телефону, когда я занята. Но вот ведь какой парадокс! Даже когда я ночую в квартире родителей другого, где все говорит только о нем, мне, бывает, снится мокрый грибной лес, небрежно накинутая плащ-палатка и слышится зовущий меня голос… Самое ненавистное в этом случае утро, потому что каждый раз приходит разочарование.

Да и другого я выбирала так: модно стриженный шатен, тонкие губы, серые глаза, нос с горбинкой… Вот ведь как влипла!

Что примечательно, если бы у нас что-то получилось под названием «семья», то одна из ссор обязательно бы закончилась убийством. Слишком уж схожи и характеры, и темпераменты. Но Бог милостив — он этого не допустил. Мы давно живем в разных странах, на разных языках рассказываем своим детям сказки на ночь, да и детей мы назвали в честь разных святых. Память сделала еще один подарок — плохое и некрасивое я забыла. Я забыла, как по его вине спрыгнула на вбитый в доску ржавый гвоздь, пронзив насквозь ногу; как поспорила с учительницей на экзамене, и мой табель впервые был замаран «четверкой». Другому я, наверное, такого не простила. Еще чего! Хотя он и есть мой суженый. Настоящий.

…И снова мокрый грибной лес, большой куст фундука, небрежно накинутая плащ-палатка и этот голос. Зачем все это? Ведь ясно же, как божий день, не суждено нам быть вместе никогда, ни в этой жизни, ни в следующей. Почему я так уважаю увлечение велосипедом? И бесплоден мой призыв небу: «Отпусти!» Ответ давно известен: «Никогда». Но мое счастье всегда со мной. Я благодарна за прошлое и настоящее.

В Оптину пустынь — за полнотой жизни

«Каждый, кто побывал здесь, несомненно, меняется в лучшую сторону под воздействием благодати» — так мне описывали Оптину пустынь, самое известное место православной России. Сегодня Оптина процветает, паломников в ней, несмотря на отдаленность от мира, предостаточно в любое время года. Притом считается, что случайных людей здесь нет. Раз человек пришел сюда — значит, его призвал сам Господь. А потому и отношение к людям особенное. Меня сразу приняли радушно. «Главное, сестра, что ты успела на молитву», — сказала мне служащая гостиницы для паломниц. До вечернего богослужения оставалась пара минут.

Когда тебе помогают ангелы

Оптина — мужской монастырь, основанный в начале пятнадцатого века раскаявшимся разбойником Оптой. Он создал обитель, сильную в молитвенном и подвижническом отношении, равную которой, пожалуй, и не сыскать ни в то время, ни в нынешнее. Именно благодаря Оптиной пустыни, дореволюционная Россия стала похожей на шкатулку с несметными сокровищами и на протяжении более ста лет непрестанно «окормлялась» старцами. Самый известный из них, несомненно, Амвросий Оптинский. Старец — вовсе не означает старый. Это монах, имеющий дар молитвы, рассуждения и прозорливости. Он знает прошлое и будущее. И необязательно с просьбой обращаться к старцу, ныне живущему. Искренний, идущий от сердца зов может услышать и тот, кто давно преставился, и обязательно помочь. Они, святые, имеют особое дерзновение за нас перед Богом.

Почти во все времена видные писатели, философы, полководцы почитали за честь посетить эту обитель. Гоголь, Киреевский, Бердяев и даже вероотступник Лев Толстой.

Надо заметить, что сюда приезжают не просто так, туристами, а непременно устраиваются на послушание, т. е. на работу во благо обители. Только тогда, считается, молитва будет иметь особую силу. Это правило, кажется, всех монастырей. Монах, к которому ты попал, так сказать, в подчинение, не будет стоять над душой и указывать, а просто разъяснит, что делать и как, потом, как бы между прочим, попросит список имен работников и пойдет за них молиться. Работа начинает быстро спориться, не хочется говорить, отдыхать и почти не чувствуешь усталости.

У монастыря довольно большое хозяйство. Это и огороды, и теплицы, и рукотворные озера, в которых разводят рыбу, получившую название карп-карась. В ходу такая история. Как-то один мирянин спросил настоятеля: зачем монастырю такое огромное хозяйство? Ответ последовал незамедлительно — если бы монах мог оставить свой желудок за пределами монастыря, в хозяйстве бы нужды не было. Надо заметить, что Оптина пустынь заботится не только о монахах, пищу и кров получают все.