Записки гробокопателя

– В музей вечером.

Мишка выдавил на котлету майонез из пакетика.

– В прокуратуру скоро поедем?

– К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.

– Ты же не услышишь один.

– Услышу. А не услышу, переспрошу.

– Как хочешь, могу и здесь.

– При чем здесь "хочешь"? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. Давай пока вот чего: мрамор глянем еще разок.
– Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски.
– Чего стоишь? Принимай...

Доски были давно перемеряны и переписаны Мишкой в блокнот.

Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.

– Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые - коелга. Вот эта, белая. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, знай: доска - бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем - ноль приписывай. Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще попросят!
– Воробей вытянул из угла вторую доску.
– Газган вот - эти не покупай. С виду хороши, красивые, а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил - и аут. Искра прям лупит... Гарик - ты его застал еще, когда я в больнице лежал... Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха... Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор - газган - эфиопским окрестил. Лучший товар, говорит, из Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше о-о-о!
– Воробей постучал себя по уху, - олухи. Им чего ни скажи - всему верят. Раз эфиопский - все. Давятся, полудурки.
– Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез.
– Там еще доски есть, да лазить далеко... Потуши-ка свет, на глаза давит.

Мишка щелкнул выключателем.

– Теперь размеры. Самый лучший - сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери - дешевка, шире - тоже плохо: в кронштейн заливать станешь - с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же... Еще, - Воробей потряс пальцем, - запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень... Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют - не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, ни кто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски...

Летом одного захоранивали. Нам наливают, а тут Носенко идет, из треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать... Раевский сунул в штаны, а у него там дыра.. стакан пролетел, а он стоит, как обсосанный. И стакан котится...

Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.

Воробей открыл портфель, достал бутылку "Буратино". Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил - не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела. Воробей криво усмехнулся:

– Это ж надо - "Буратино" хаваю! Кому сказать, не поверят.

Понюхал бутылочку: не скисло ли?
– после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке:

– Нюхни. Ничего?

Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.

– А если, говорит, кого увижу - по углам распивают, пеняйте на себя... Его слова, Носенко... А ты, раз не пьешь, отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.

Лешка не спеша переодевался в чистое.

– Ну, это... держи, на всякий случай.
– Он протянул ладонь Мишке.
– Не люблю за руку сам знаешь, но мало ль...

– Что "мало ль"?
– отвел его руку Мишка.
– Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!

– Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. Пошел я... Не боись, прорвемся!

Воробей подошел к конторе, заглянул в окно. Петрович был в кабинете, сидел за столом и ничего не делал.

Воробей вошел без стука, ему можно и без стука.

– Вскопал я...

– Пойдем выйдем.

Петрович вылез из-за стола. Они отошли от конторы.

– Леша, слушай... Слышишь?

– Ну?

– Такое дело: забудь, что бесхоз копал. Понял? Нормальная родственная могила, понял?

– Кому говоришь, Петрович!
– Воробей скривился.

– Ладно. С этим все.
– Петрович достал яркую пачку.
– Закуришь?

– Давай... Черные? Это какие ж такие? Не наши?

– Американские. Попробуй...

– Они без этой, без дури? Сам знаешь, мне теперь анашу ни-ни.

– Да нормальные они, кури. Когда тебе?

– К трем.

– Ну, ни пуха. Чего мог - сделал, "бригадир" Воробьев.
– Петрович улыбнулся.
– Главное, молчи побольше - глухой, и весь разговор. Валька, смотри, чтобы не напилась.

– Да она не придет...
– Воробей потупил глаза.
– Я ей утром бубен выписал. Трояк на похмелку клянчила.
– Воробей усмехнулся и посмотрел на Петровича, как тот отреагирует. Но Петрович уже глядел в сторону и нетерпеливо крутил на пальце ключи с брелоком в виде голой бабы.

– Ну, тогда будь здоров, Воробей двигай, ни пуха!

– К черту!
– Воробей повернулся.

– Погоди! Чуть не забыл, за работу...
– Петрович сунул деньги Воробью в карман.

Лешка заметил: зеленая.

– Не много?
– он с удивлением посмотрел на заведующего.

– В самый раз. Ну, дуй.
– Петрович махнул Воробью рукой и засеменил в контору.

"За яму полста!.. Залетит Петрович, точняк залетит. Жалко. А что б я без него тогда... Сдох бы!"

...Тогда, полгода назад, в октябре, с забинтованной головой, полуглухой, накачанный вместо крови холостой жижей, со справкой инвалида второй группы без права работы, предупрежденный о лежачем режиме, в сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.

– Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом...

– Громче говори, - буркнул Воробей.

– Пенсия, говорю, больше будет!
– крикнул заведующий.

– Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь - не забуду. Воробей трепаться не любит... А?

Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Снял со шкафа рефлектор и, поставив у ног Воробья, включил.

– Ага, - сказал Воробей.

– Денег-то нет?
– спросил заведующий.

– Да Валька все...
– Воробей щелкнул себя по горлу, - пока в больнице лежал.

– Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность - никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть... Смотри, синий весь.

– Да это в больнице крови пожалели, думали: аут.

Воробей входил в должность. Да и то сказать - входил... Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие - никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени - он же и завхоз церковный - брал на складе уголь, набирал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукоризненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный, в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом возню в трафаретной - запаливал котел.