Записки гробокопателя

Вита привычно-весело выпалила и умолкла - больше на веселость пороха не было.

Юрка молчал.

– Ну что ты глядишь, как побитая собака?
– Она провела пальцем по переносице: - Заметил, у нас с Ростом у обоих носы сломанные?

– Ему на прыжках, запасником при динамическом ударе.

– А мне Артем, звонарь... Я не рассказывала?

– Нет.

– У нас во дворе церковь была Спас-во-Спасе...

– Спас-во-Спасье, - поправил Юрка.

– Не важно. Артем. Нормальный такой парень. Никакой не Квазимодо. Красивый, положительный. Даже спортивный, в пьесках всегда ходил. Как-то раз на пасху взял нас, всю шпану, на колокольню. Высотища!.. Колокольня получилась как бы в центре: здесь вокзалы, там Сухаревка, и со всех сторон к церкви платочки разноцветные движутся, тихо так...

У Артема кресло деревянное - прямо трон. К полу прибитый. Садится, пристегивает себя - толстущий такой ремень! На руки чуть пониже плеча захваты такие специальные, потом еще - пониже локтя. И еще - на каждый палец. Берет в руки веревку от главного колокола. А ремни, что он нацепил, - они к другим колоколам идут, поменьше. И начал он этот здоровый раскачивать. Медленно так... До-он! До-он! И плечами чуть-чуть поводит, как цыганка.
– Вита пошевелила плечами.
– Нет, у меня так не получается. И те колокола загудели, а он все большой раскачивает. Тот гудит, от плеча который - тоже гудит, тогда он - нижние, которые к локтям. Эти - тоже, только потоньше. И потом всеми пальцами, как на пианино!.. И пошло!.. Мы к стенке прижались. Артем как дьявол: большой колокол его прямо из кресла рвет! Видно же: ремень до костей вдавился. Чувствуешь, ну.. кишки у человека рвутся, ребра хрустят, а рожа блаженная, глаза прикрыты... Все гудит! Все орет! Колокольня качается!.. Облака несутся!.. Страшно!.. Но так здорово!.. такая красота! Я осмелела, наклонилась к Артему - посмотреть, куда веревочки идут. Тут-то он мне и заехал по носу... Ты что - не слушаешь?

– Слушаю, - отвернувшись к окну, буркнул Юрка.

– Ну-у-у...
– протянула Вита.
– Так дело не пойдет. Один дурак стихи мне на старости лет взялся сочинять, нашел Лауру; этот - носом хлюпает...

– Кто дурак, Рост?
– оживился Юрка.

– Кто же еще. Наш.

– На самом деле?

– Хм, - Вита передернула плечами.
– Пожалуйста.
– Она достала из сумочки сложенный пополам листок бумаги.
– Очки забыла. Читай. Ладно бы веселенькие, а то уж совсем замогильные. Читай.

– Когда, отшвырнув сапогом самолет, продираешься сквозь замирающий грохот, вырвав из сердца кремовый ком, ударяешься о безмолвие грота.

Когда спокойной походкой мимо пестрой послеамьенской сволочи уходит любовь, уходит любимая, кивком на ходу поправляя волосы, вместо нее, вместо гибкого рта, вопросительных скул и зеленого пояса остается оконтуренная пустота, которая никогда не заполнится...

Невесело все-таки знать заранее, что не предусмотрено ничего лучше чередования неощутимых граней прошедшего, настоящего, будущего...

– Что такое, кстати, "послеамьенская сволочь"?

Юрка пожал плечами.

– Не знаешь? И я не знаю, - сказала Вита.
– А спросить у Роста все руки не доходят, забываю. А что еще за "кремовый ком из сердца"?

– Да это он парашют имел в виду: за кольцо дергаешь, слева на груди парашют раскрывается.

– Так бы и написал, а то догадывайся... Петрарка... Слушай, чтоб не забыла: ты Росту ничего не говори про сегодня, про больницу. Хорошо?

– Ладно, - кивнул Юрка, уставившись в окно. Показались ворота больницы.

– Я скоро, - сказала Вита, выходя из машины. Она подошла к окну на первом этаже, постучала по стеклу пальцем: - Гриня, ку-ку!

ДИПЛОМ НА КЛАДБИЩЕ

Во время учебы в Литинституте я полтора года работал на Пятницком кладбище могильщиком. Не очень радостным приобретением этого периода жизни стал Александр Сергеевич Воробьев - могильщик экстракласса.

...Пришла пора защищать диплом. А защищать-то нечего. Я раз перенес защиту на год, другой... А на третий ко мне в Бескудниково приехала мать с кастрюлями, сковородками, чуть ли не с битой птицей и заявила: "Хочу узнать, не идиот ли ты окончательный, вшивого диплома сделать не можешь. Буду жить у тебя месяц, варить щи, стирать, короче, обслуживать. Не управишься за месяц, ставлю точку: идиот".

Мне стало невесело, ибо уж очень всерьез все это мама залепила.

– Тебе диплом мой нужен, ты и говори, о чем писать, - буркнул я.

Мать подошла к окну, за ним дымила труба мусоросжигающей фабрики.

– Ты вроде на кладбище работал?..
– задумчиво произнесла она.

– Ну.

– Прекрасная интересная тема, не застолбленная.

– Это про покойников-то?!
– искренне изумился я.

– Великолепная свежая тема.

– А сколько страниц надо?
– вяло поинтересовался я.

– Ну... скажем, пятьдесят.

Я лениво отлистал пятьдесят страниц, на последней внизу зеленым фломастером жирно написал "П...ц". И сел писать.

Как ни странно, к концу месяца я подобрался к пятидесятой странице, спешно поставил точку и показал маме наработанное.

– Не идиот, - кивнула она, собирая скарб.
– Неси в институт.

...смиренное кладбище,

Где нынче крест и тень ветвей.

А. С. Пушкин.

"Евгений Онегин".

1

– Вроде здесь... Да, здесь. Окно открой и под вяз уходи. Топор возьми, корней много. Успеешь к одиннадцати? У них без отпевания. Смотри... Копай глубже, специально просили. Не морщись. Не обидят...

Петрович показал Воробью чуть заметный заросший холмик. Торчал воткнутый в него ржавый трафарет. Фамилии на нем не было - сошла со временем.

"Бесхоз толканули. Ясненько...
– Воробей проводил взглядом заведующего, воткнул лопату в холм.
– Пахоты хватит, подбой под вяз ковырять".

– Воробей! У них колода, не забудь!
– крикнул издалека Петрович. Вспомнив, что Воробей не слышит, вернулся.
– Колода у них. Шире бери.

– Мать учи, - с поддельным раздражением отмахнулся Лешка.

– Ну давай, - заторопился заведующий.
– Кончишь - в контору скажи. А где твой-то, Мишка?

Воробей не расслышал, присматривался к месту. Не очень-то развернешься: сзади два памятника, спереди вяз чуть не из холма растет здоровый... Землю кидать только в стороны. Потом за досками к часовне идти. И Мишка еще запропастился, сучий потрох.

Вчера вечером, правда, договорились, что Мишка с утра задержится: поедет на Ваганьково за мраморной крошкой - цветники заливать. Воробей знал, что быстро Мишка не обернется: пока купит, пока машину найдет, дай бог к обеду успеть. И все-таки психота закипела. И до больницы-то заводился с пол-оборота, ну а теперь до смешного доходило: спичка с первого раза не загоралась, или молоток где позабудет, или свет в сарае потух - глаза сырели, и начинала трясти ярость. И знал, что потом стыдно будет вспомнить, но поделать с собой ничего не мог.

Воробей прикурил новую сигарету от первой, высосанной чуть не до фильтра, языком привычно кинул ее в угол рта: взялся за блестящий, полированный черенок лопаты. Взглянул на часы: полдевятого. Будет к одиннадцати яма, на то он и Воробей.

Он разметил будущую могилу: четыре лопаты - в головах, три - в ногах, и так, чтобы в длину метра полтора, не более. Это окно, чтоб копать меньше. На всю длину гроба потом подбоем выбирать надо. А раз гроб - колода - выше и шире обычного, то и подбой, чуть не с самой поверхности вглубь удлиняя, выбирать придется. И стенки отвесно вести: заузишь, не дай бог, колода застрянет в распор - назад не вытянешь. Летом, правда, еще полбеды: подтесать лопатами землю с боков, и залезет как миленький. А зимой - пиши пропало: земля каменная, лопатой не подтешешь. На крышку гроба приходится прыгать, ломами шерудить. Какое уж тут, на хрен, благоговение к ритуалу. Родичи выражаются, и на вознаграждении сказывается. А попозже и по башке огрести можно. От товарищей.