Записки гробокопателя

Контора - Петрович, смотритель, Раечка - приходила к положенным девяти в благостную теплынь.

Несколько раз без Воробья контора чуть не вымерзла. Котел никому не давался: делали вроде по-воробьевски, а огонь вдруг гас ни с того ни с сего. Выгребай из топки всю вонь, заводи по новой. "У Воробья секрет есть".

Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы, когда ни приди - староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее - заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала до лета. Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь...

Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр - этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем, нищими на паперти, всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей, крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.

Так вот помер он. Воробей сам вызвался копать. Могилу отвели рядом с церковью, почти вплотную к ней, как положено по сану. А там земля - сплошняком камни, кирпичи, железки со старых времен от стройки еще остались. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было - чуть не на полметра; сколько тут их, попов, нахоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь - у церкви народу прорва, и в яме с ними не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.

– Земля тяжелая, Лешенька?
– наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.

– Пустое, Марь Иванна, для батюшки конфетку сделаем.

И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка - загляденье.

...Воробей подошел к церкви, погулял вокруг - тянул время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.

В прохладном полумраке церкви стояло четыре гроба на специальных для этого скамьях. Возле гробов по-домашнему спокойно хлопотали родственники: прихорашивали, подправляли покойниц. Все четыре были старушки.

Здесь же Батя полгода назад крестил и Витьку, сына Воробья. Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.

Воробей подошел к конторке, за которой Марья Ивановна оформляла усопших. Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от дел.

– У вас отпевание?

– Это я, Марь Иванна, Лешка Воробей...

– Лешенька, а я тебя и не узнала. Ты что, выходной сегодня? Наряженный...

– Да нет, - Воробей замялся, - к следователю мне скоро. В прокуратуру... шел вот, зашел...

– Чего ж ты опять натворил? Господи!
– Она всплеснула руками.

– Да за старое, еще до больницы, когда пил... Адвокат сказал: простят, не посадят. А там кто его знает... Значит, вот на всякий случай до свидания... Батя-то где?

– Батюшка? Обедает. Посмотри в крестильной. Ну, дай Бог тебе, Лешенька. Она мелко перекрестила его.

– К чер...
– Воробей подавился.
– Спасибо, Марь Иванна.

Попов в кладбищенской церкви было два: старший - отец Петр и отец Павел, Батя.

За столом сидел один Батя.

– Садись, Леша. Здорово. Как Виктор?

– Нормально... Косит вот только...

– Пройдет, - хлебая борщ, буркнул Батя.

Поп был невеселый. Воробей знал, в чем дело. Прикрылась лавочка.

При старом-то настоятеле, земля ему пухом, Бате вольготно жилось. Ну, подпил, прогулял службу... что за беда, вера-то у нас, русских, православная, испокон на Руси к вину уважение, а священник - что ж он, не человек? Настоятель отслужит вне очереди, Пантелеймон Иванович, дьякон, тоже поспоспешествует, а уж Батя потом две, а то и все три не в очередь отпоет.

А теперь! Новый-то, отец Петр, чуть запах услышит - от службы отстраняет, и объяснительную велит писать, да благочинному настучит, тот - в епархию, а там разговор короткий. За Можай загонят...

А уж не дай Бог на работу - тьфу, на службу!
– не выйти, сожрет с дерьмом: бюллетень давай. Русский священник, да чтоб бюллетень?! Тьфу, пропади он пропадом!..

– Ну, идешь?
– очнулся Батя.
– Не боишься?

– Адвокат сказал: нормально будет...

Батя вытер носовым платком бороду.

– Встань-ка, благословить надо.

– Да я ж...
– Воробей замялся, - я ж вроде неверующий...

– Все неверующие, - Батя поднялся из-за стола, - а благословить не мешает. Шляпу положи, стой смирно.

Он медленно перекрестил Воробья и, закатывая глаза, что-то тихо пробормотал, подал руку. Воробей не понял, пожал ее.

– Целуй!
– поправил Батя.

Воробей покраснел и ткнулся губами в поповскую руку.

– Ну, вот. Теперь иди спокойно. С деньгами твоими как договорились: кладу на свою книжку и по сто рублей каждый месяц Валентине высылаю без обратного адреса, так?

– Ага.

– Иди, не бойся, Бог даст, обойдется, Алексей. Ступай.

Бабки, пригревшиеся на паперти, опять заворковали, привычно протягивая скрюченные ладони.

– Чего-о?
– Воробей, сморщившись, поглядел на лавку, забитую старушками. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, встать без риска потерять место не могли, потому и клянчили сидя. Некоторые с закрытыми глазами, сквозь дрему.

– На вот на всех.
– Воробей сунул в ближайшую руку всю мелочь из кармана.
– На всех!
– еще раз хрипло пригрозил он.
– Знаю я вас.

2

Солнце сквозь лазейку в листве ударило в могилу и разбудило Кутю. Он со скрипом поднялся - голова наружу, ухватился за торчавший из земли корень вяза и неуклюже выкарабкался наверх. Корявыми ладонями поерзал по складчатой, с избытком кожи морде, выскреб негнувшимся пальцем ссохшуюся дрянь в уголках глаз. Потом осмотрел себя, поколотил по штанинам, больше для порядка, выкинуть портки пора, а не пыль трясти.

Он закашлялся, наверное, простыл за ночь. Цапнул себя за сердце. Рука укололась. Слава богу, орден на месте. Не потерял. Кутя прихватил в горсть рукав и потер орден Славы. Старенький уже орденок. Эмаль пооблупилась. Да и как ей не поотбиться... Кутя посмотрел в могилу, где ночевал. Хорошо еще шею не свернул. И как только угораздило. Это ж надо!