Записки гробокопателя

– Лопатой больше не берет, - сказал Нуцо.
– Клин нужен. И кувалдометр.

– Что ж вы, гады, сразу не сказали?
– Костя даже застонал. Переться теперь в кузницу, клянчить клин, кувалду... От одной мысли мозги скручивались. Костя страдальчески поморщился, поднял глаза на Фишу.
– Пятерку дашь?

– Дам, - торжественно объявил Фнша.
– Иди за клином.

Костя тяжело поднялся с досок.

– Пойдем, - сказал он Нуцо.
– Сам все попрешь. Я - дед. Понял?

Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.

– На, - строго сказал Костя. Нуцо синхронно его словам скинул с плеча на землю клин на приваренной арматурине и кувалду.
– Пашите, гады... Фиш, ну?.. Костя протянул руку.

– Ты мне подиктуешь сегодня?
– с ударением на последнем слове спросил Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.

Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.

– Часочек, - уточнил Фиша и протянул Нуцо завернутую в бумажку таблетку.

– Нуцо!
– чуть не плача, простонал Костя.
– Он смерти моей жаждет. Меня блевать волокет, а он - "подиктуй"!..

– Дай Косте денег, - вступился Нуцо.
– Дай!

– Хорошо, - сказал Фиша.
– Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.

– Слушай меня, Фишель, - сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром, который Богдан называл перегноем.
– Учти, Ицкович, вас, всю вашу масть, вот именно за это в народе не любят. Вот таким своим... некорректным поведением ты возбуждаешь в нашем народе антисемитизм. Я правильно говорю, Нуцо?

– Точняк, сто процентов, - не поняв ни черта, кивнул Нуцо и на всякий случай хмыкнул.

Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный, еще некоторое время собирался с мыслями. Наконец он тяжело вздохнул и расстегнул вторую пуговицу на кармане. Костя перевел дух, стараясь дышать потише, чтобы не спугнуть Фишино решение.

Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал из него пять рублей жеваными бумажками.

– А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас приду.

Улыбка расплылась по Фишиному лицу. Он завалил инструмент досками, накинул телогрейку и потопал через плац к стоявшему на отшибе голубому бараку тех-классу.

– Дуй на КПП, - скомандовал Костя Нуцо.
– Деньги - Валерке.

Веселый, жизнерадостный Нуцо помчался по бетонке к воротам, унося с собой легкую неотступную вонь.

Костя пошел учить Фишу.

– "...Лев Силыч Чебукевич, нося девственный чин коллежского регистратора...
– медленно диктовал Костя, прохаживаясь перед Фишей, втиснутым в переднюю парту, - вовсе не думал сделаться когда-нибудь порядочным человеком..."

Фиша писал, низко опустив голову к тетради. Над курчавыми его волосами шевелился, не уплывая, легкий дымок, потому что в зубах у Фиши торчала папироса. С куревом у него были странные отношения. Вообще Фиша считал курение недопустимым, хотя и не в такой степени, как вино и женщин, но во время особо сильных переживаний разрешал себе закурить. Занятия русским языком требовали от него большого напряжения, и смолил он сейчас без перерыва - папироска так и ерзала из одного угла рта в другой. Курил Фиша самые дешевые папиросы "Север".

На стене техкласса висел двигатель внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на плацу, пригретом весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались воробьи. "А ведь дембель-то вот он", подумал Костя и, сладко потянувшись, открыл рот зевнуть.

– Евре-ей?
– вдруг спросил Фиша.

– Чего?
– недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.

– Он евре-е-ей?

– Кто?
– Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное место.

– Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович, спятил?
– Костя взглянул на обложку сборника.
– И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!

Фиша пожал плечами, вытащил окурок изо рта, напустив в него слюны, и кинул в закрытую форточку. Окурок отскочил от стекла и шлепнулся на раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.

– Очки надо носить. Глаза посадишь.

– Разбил.

– А новые заказать - трешку жалко? Ладно, поехали. "...Во дни получения он хаживал в кухмистерскую, где за полтину медью обедал не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".

– Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей?
– не поднимая головы от писанины, тихо напомнил Фиша.

Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.

– Еще раз о деньгах - и все!

– Почему ты так волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее. "...Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".

– "...После такого обеда, - хмуро продолжил Костя, - ему снились суп со свининой..."

– Не так быстро!
– взмолился Фиша.

– Ладно, - буркнул Костя.
– Проверяй ошибки.

Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.

Солнце заваливалось за штабной барак, дело к обеду. А после обеда и покемарить можно, ни одна собака не пристанет. Это тебе не у подполковника Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус сорок - а он их на разводе по часу держал. Наставлял, как нужно трудиться. И уши у шапок опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял мерз. Потом оркестр вылазил, и под музыку - на работу. "С места с песней". А до работы три километра.

А ту-ут?.. За полтора года - одна тревога. И ту Лысодор сдуру учудил. Прикатил на своем "Запорожце" ночью: "Тревога!" Ну, побежали. До губы добежали и обратно, а Лысодор уже укатил досыпать. Такая вот армия. Спесифическая, как Райкин скажет. А политзанятия?.. Тут у руководства одна политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли...

Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор дружки закадычные - горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку. "Какая ж это умная голова придумала, - сокрушался Лысодор, - создать в Городе неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб, детишек... При Сталине бы..."

А кто их слушать будет? Один майор, другой старшина. Не сообразили после войны, куда податься, вот и застряли в стройбате. Сиди теперь в каптерке да начальство втихаря поругивай...

После обеда Костя сразу заснул и очнулся только к вечеру совершенно трезвым. Помотал головой: не кружится. Не подташнивает, пакость во рту исчезла. Ожил.

Костя засел в бытовку и начал сосредоточенно загонять в погон гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а фторопласта в Городе навалом - нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе. Все в этом Городе через наоборот. И нефтекомбинат - чистый яд - чуть не в центр Города воткнули. Ветерок подует, да и ветерка не надо, и при хорошей погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские сами говорят. Как эта пьеса-то называлась? Про комсомольцев... "Иркутская история"? "Город на заре"?.. Чего-то в этом роде. Город, кстати, не комсомолисты строили, а зеки - обыкновенные, нормальные зеки.