Записки гробокопателя

– При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим.
– Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

– Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый.
– Тебе зачем?..

– О чем говорить!
– кивнул Костя.
– Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.

– Чего ты?
– спросил Женька.

– Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо...

– Сиди!
– Женька за ремень потянул его вниз.
– Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

– Не надо, Жень...
– вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

– Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

– Подъем, подъем!
– повторял Женька, похлопывая их по плечам.
– Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

– Не здесь, не здесь.
– Женька вытолкал тех на проход.

– Торчит!
– Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва!

– А-а...
– донеслось из Люсеньки.

– Насосалась, кеша кожаная...
– проскрипел Миша Попов.
– Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

– Ты давай, давай!
– отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

– Же-еня-я...
– прошептала Люсенька.

– Что с тобой? Плохо?

– Тошнит...

– Сукой быть, ктой-то ползает под окнами - бухтел свое Миша Попов.

– Мам-ма...
– простонала Люсенька.
– Тошнит...

– Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц.
– Точняк - блевать будет!

– Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый.
– На свежачок...

– Не надо...
– стонала Люсенька.
– Ма-ма.

Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.

– Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он.

Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло.

– Ага-а...
– простонала она.
– Лучше-е...

– Блевать будет, - уверенно повторил Эдик.
– Сейчас бу...

Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

– Тряпку!
– рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

– Богдан!
– прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода.
– Кончай базар!

– Отдыхай лежи!
– заорал Женька, ощерившись.

В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.

– Я кому сказал: тряпку!
– Женька хлопнул в ладоши.

За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.

– А-а!
– закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.

– Свет!
– взвыл Женька на всю роту.
– Бабай! Свет!

– Рота, подъем!
– спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.

– Куда?! На место!
– Куник затолкал Костю в проем между койками. Подъе-ем!
– орал он тонким голосом, не соответствующим его огромному волосатому тулову.
– Подъем!..

Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.

– Люся, Люся, - задыхаясь, бормотал Женька.
– Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька... Давай посмотрим...

Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.

Бабай метался по роте.

– Чего такое?!
– Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи.
– Чего?!

– Воды!
– отшвырнул его Женька.
– Воды дай!

Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.

– Вторая рота. Блатные, падла!
– рычал он.
– Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..

Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.

– Кому не касается?!
– орал он.
– Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!

– Рота, отставить!
– всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.

– Кыш, шушера!
– Куник дал ему по башке.

– Дай ему, чтоб на гудок сел!
– посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку.
– Раскомандовалась, сучка квелая...

– Холодно без хэбэ!
– вякнул кто-то.

– Кому холодно?!
– обернулся Куник.
– Строиться! Рота, слушай мою команду!..

За окнами с одной стороны казармы стало светло - врубили прожектора на плацу.

– Уходят!
– радостно заорал молодой у окна.

Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.

– Суки!
– ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших.
– Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..

Выход из казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.