Записки гробокопателя
Шрифт:
– Хай!
– И заверещала по-английски. Потом вдруг поскучнела, сказала вяло "ба-ай" и положила трубку.
– Он говорит: Фируз не хочет подходить.
Саша отвернулась к окну. Роман заметил, как у нее влажно заблестели глаза.
– А ты знаешь, Анна, - сказал Роман, - у тебя нос, как у целлулоидного пупса, из двух половинок склеен, посредине - рубезочка, шовчик...
Аня подошла к зеркалу, провела по носу пальцем.
– Очень некрасиво?
– Наоборот. Ни у кого нет, а у тебя есть. Ты кто дяде Юре будешь?
– Племянница.
– И какие трудности, племянница?
Аня достала из рюкзачка, исколотого разнокалиберными
"Уважаемые преподаватели! Если вас не затруднит, сообщите два-три слова об успехах (неуспехах) моей племянницы Анны Куликовой. Заранее благодарен. Юрий Суров".
Внизу от руки было написано: "Хорошо", кроме литературы". И подпись.
– Та-ак... Читать, значит, не любишь? А "Сказку о царе Салтане" кто написал?
– спросил Роман.
– Кто-то на "Ш", кажется...
Роман погладил ее по голове.
– Умница. Пушкин. А кто эту бумагу придумал, дядя Юра?
Аня кивнула.
– Если нет троек, он мне двадцать долларов дает.
– А если есть?
– Все равно дает.
– Лихо пристроилась, - усмехнулся Роман.
– Любишь дядю?
– Ага...
– Аня закинула рюкзачок за спину.
– До свидания.
– Стоп.
– Роман достал бумажник с меховым кенгуру.
– Можно погладить?
– Девочка потянулась к бумажнику.
– Можно. Это друган мой школьный подарил. Синяк Владимир. Не слыхала? А зря.
– Роман протянул девочке деньги.
– На. Держи двадцать долларей и греби дальше. Тоше привет.
Девочка не поняла, что случилось, но проворно цапнула денежку и исчезла.
Зазвонил телефон, Саша подняла трубку.
– Але!.. Фируз?.. Салямат!.. Хэлло!.. Йес..
– И вдруг перешла на русский: - Родила?.. Ты?!.. Кого?!.. От кого?!..
Роман подошел к двери. Да, ключ от "ауди" забыл отдать. Он положил ключ на стол перед Сашей.
– Документы в бардачке.
Несмотря на еще не оконченный рабочий день в Клубе, уборщица уже занялась мытьем полов. Сейчас она полы не мыла. Она стояла возле кабинета Сурова, с интересом изучая справку на двери.
Аня расположилась у окна, рассматривая на свет деньги.
– Не фальшивые?
– спросил Роман.
– Вроде нет.
Роман подошел к уборщице.
– Впечатляет?
– Интересно, - кивнула женщина. В прошлой жизни она была кандидатом филологии.
– Натюрель или самопал?
– Обижаете, - развел руками Роман.
– Из архивной пучины.
Аня сложила доллары, сунула их в задний карман джинсов и направилась к выходу.
– А чего это вы читаете?
– поинтересовалась она, проходя мимо кабинета Сурова.
Все было нелепо. КСП, убитый в тюрьме Бошор, справка на двери казенного дятла и эта племянница, ходящая на руках. Синяк, спьяну подаривший машину напарнице дятла, и ее дочка Фируз, сдуру, по всей вероятности, разродившаяся в раскаленном Кувейте, на другом краю земли... Да-а... Линять отсюда надо, а не выводить дерьмо на чистую воду.
– Да так, ничего, бумажка, - ответил Роман Ане и сорвал справку с двери, остались лишь уголки под кнопками.
– Все, - подмигнул он уборщице.
– Хватит. Шутка такой. Писатели шуткуют.
Уборщица улыбнулась.
Роман начал возиться с кнопками, в кармане у него что-то запищало.
– У вас, наверное, пейджер сигналит?
– вопросительно взглянула на Романа уборщица.
– Точно, - кивнул Роман.
Надпись гласила: "Жирный, верни пейджер. Мы
с Иваном едем к тебе рисовать на стене Эдика из Музея Ленина. Подваливай быстрей. Синяк".– Без меня, гады, не жрите!
– заорал Роман в пейджер, как в телефонную трубку.
Во дворе он догнал Аню.
– Ты до метра? Пошли вместе. Кстати, Аня, запомни: "метра" говорить нельзя, нужно - метро.
1999
ИТОГО
Невеселая сложилась книжечка, но ведь и жизнь на Руси не мюзик-холл.
А раз уж пошел доверительный разговор, еще вот какие интимные подробности.
Жив Меркулов Владимир Иванович (Петр Иванович Васин - "Тахана мерказит"). В Израиль он, правда, не съездил, зато по-прежнему строит огромный несбыточный дом, собирается осенью справлять семидесятилетие. Сватья его Елена Васильевна Образцова (в повести Мерцалова Ирина Васильевна) по-прежнему поет, здравствует, молодеет. Невзорванный (на самом деле) Пашка вдруг очухался от детского сна и обжорства - похудел на пятьдесят килограмм!!! Заканчивает армейскую службу в Израиле, хочет быть чего-то менеджером. Сестра его Мири стала очаровательной барышней, с братом больше не дерется. К сожалению, оба так и не выучили русский язык и повесть про себя знают только в пересказе. Меня по-прежнему зовут по фамилии, полагая, что это имя. Родители Пашки - мои друзья - не огорчились, что я "взорвал" их сына, и более того, даже гордятся повестью. Если Пашка ведет себя с их точки зрения недостойно, пугают его: "Смотри, сволочь, вот Каледин приедет".
Мои немолодые возлюбленные из "Ку-ку" умерли, зато благоденствует немка Габи, сменившая к автору с годами гнев на милость.
Спервоначалу, после публикации повести, мои бывшие коллеги во главе с Воробьем решили, что "Смиренное кладбище" - художественный донос, и пригрозили мне суровой карой. Протрезвев, посетив одноименный спектакль в "Современнике", просмотрев фильм, приговор отменили. Александр Сергеевич Воробьев (Лешка Воробей) жив. Он не до смерти зарезал соседа, отсидел семь лет и сейчас тихо трудится на одном из московских кладбищ.
Со стройбатовцами сложнее, след их затерялся. Кто сел, кто самоубился, а кто определился в бандиты. Дружбы выпускники моего стройбата не поддерживают.
Интересно другое, Главный цензор Главмита Солодин тормозил не только мой "Стройбат", но и все, что хотело свободно двигаться. И место его в новые времена, казалось бы, у параши. Ан нет - сразу же после расформирования Главмита он был назначен... министром информации.
Вокруг "Подлодки золотой" не все так хорошо, как хотелось бы, но некоторые подвижки есть: удалось согнать с насиженного места генерального директора русского ПЕН-центра Стабникова В.Ю. (Сикин-Суров в повести). Он убыл, как сам выразился, "в другие сферы".
Мой школьный товарищ Синяк умер от жестокого хмеля и удара бревном по животу. Так же, как и в жизни, убивают его и в моей не вошедшей в эту книгу повести "Берлин, Париж и "Вшивая рота". Оживил я его на время плавания "золотой посудины", ибо без него не срастался текст.
Художник-документалист Ванька Серов (по понятным причинам настоящую фамилию сказать не могу) жив, здоров. Ему надоела Москва, и он с женой, продав квартиру и выдав дочку замуж, переселился куда-то за Петушки. Но не по печальному маршруту Венедикта Ерофеева, а гораздо благополучнее: купил дом в деревне, хочет строить баню. Короче, опрощается. Зовет в гости.