Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Записки гробокопателя
Шрифт:

– Хай!
– И заверещала по-английски. Потом вдруг поскучнела, сказала вяло "ба-ай" и положила трубку.
– Он говорит: Фируз не хочет подходить.

Саша отвернулась к окну. Роман заметил, как у нее влажно заблестели глаза.

– А ты знаешь, Анна, - сказал Роман, - у тебя нос, как у целлулоидного пупса, из двух половинок склеен, посредине - рубезочка, шовчик...

Аня подошла к зеркалу, провела по носу пальцем.

– Очень некрасиво?

– Наоборот. Ни у кого нет, а у тебя есть. Ты кто дяде Юре будешь?

– Племянница.

– И какие трудности, племянница?

Аня достала из рюкзачка, исколотого разнокалиберными

булавками, лист бумаги. На нем было написано:

"Уважаемые преподаватели! Если вас не затруднит, сообщите два-три слова об успехах (неуспехах) моей племянницы Анны Куликовой. Заранее благодарен. Юрий Суров".

Внизу от руки было написано: "Хорошо", кроме литературы". И подпись.

– Та-ак... Читать, значит, не любишь? А "Сказку о царе Салтане" кто написал?
– спросил Роман.

– Кто-то на "Ш", кажется...

Роман погладил ее по голове.

– Умница. Пушкин. А кто эту бумагу придумал, дядя Юра?

Аня кивнула.

– Если нет троек, он мне двадцать долларов дает.

– А если есть?

– Все равно дает.

– Лихо пристроилась, - усмехнулся Роман.
– Любишь дядю?

– Ага...
– Аня закинула рюкзачок за спину.
– До свидания.

– Стоп.
– Роман достал бумажник с меховым кенгуру.

– Можно погладить?
– Девочка потянулась к бумажнику.

– Можно. Это друган мой школьный подарил. Синяк Владимир. Не слыхала? А зря.
– Роман протянул девочке деньги.
– На. Держи двадцать долларей и греби дальше. Тоше привет.

Девочка не поняла, что случилось, но проворно цапнула денежку и исчезла.

Зазвонил телефон, Саша подняла трубку.

– Але!.. Фируз?.. Салямат!.. Хэлло!.. Йес..
– И вдруг перешла на русский: - Родила?.. Ты?!.. Кого?!.. От кого?!..

Роман подошел к двери. Да, ключ от "ауди" забыл отдать. Он положил ключ на стол перед Сашей.

– Документы в бардачке.

Несмотря на еще не оконченный рабочий день в Клубе, уборщица уже занялась мытьем полов. Сейчас она полы не мыла. Она стояла возле кабинета Сурова, с интересом изучая справку на двери.

Аня расположилась у окна, рассматривая на свет деньги.

– Не фальшивые?
– спросил Роман.

– Вроде нет.

Роман подошел к уборщице.

– Впечатляет?

– Интересно, - кивнула женщина. В прошлой жизни она была кандидатом филологии.
– Натюрель или самопал?

– Обижаете, - развел руками Роман.
– Из архивной пучины.

Аня сложила доллары, сунула их в задний карман джинсов и направилась к выходу.

– А чего это вы читаете?
– поинтересовалась она, проходя мимо кабинета Сурова.

Все было нелепо. КСП, убитый в тюрьме Бошор, справка на двери казенного дятла и эта племянница, ходящая на руках. Синяк, спьяну подаривший машину напарнице дятла, и ее дочка Фируз, сдуру, по всей вероятности, разродившаяся в раскаленном Кувейте, на другом краю земли... Да-а... Линять отсюда надо, а не выводить дерьмо на чистую воду.

– Да так, ничего, бумажка, - ответил Роман Ане и сорвал справку с двери, остались лишь уголки под кнопками.

– Все, - подмигнул он уборщице.
– Хватит. Шутка такой. Писатели шуткуют.

Уборщица улыбнулась.

Роман начал возиться с кнопками, в кармане у него что-то запищало.

– У вас, наверное, пейджер сигналит?
– вопросительно взглянула на Романа уборщица.

– Точно, - кивнул Роман.

Надпись гласила: "Жирный, верни пейджер. Мы

с Иваном едем к тебе рисовать на стене Эдика из Музея Ленина. Подваливай быстрей. Синяк".

– Без меня, гады, не жрите!
– заорал Роман в пейджер, как в телефонную трубку.

Во дворе он догнал Аню.

– Ты до метра? Пошли вместе. Кстати, Аня, запомни: "метра" говорить нельзя, нужно - метро.

1999

ИТОГО

Невеселая сложилась книжечка, но ведь и жизнь на Руси не мюзик-холл.

А раз уж пошел доверительный разговор, еще вот какие интимные подробности.

Жив Меркулов Владимир Иванович (Петр Иванович Васин - "Тахана мерказит"). В Израиль он, правда, не съездил, зато по-прежнему строит огромный несбыточный дом, собирается осенью справлять семидесятилетие. Сватья его Елена Васильевна Образцова (в повести Мерцалова Ирина Васильевна) по-прежнему поет, здравствует, молодеет. Невзорванный (на самом деле) Пашка вдруг очухался от детского сна и обжорства - похудел на пятьдесят килограмм!!! Заканчивает армейскую службу в Израиле, хочет быть чего-то менеджером. Сестра его Мири стала очаровательной барышней, с братом больше не дерется. К сожалению, оба так и не выучили русский язык и повесть про себя знают только в пересказе. Меня по-прежнему зовут по фамилии, полагая, что это имя. Родители Пашки - мои друзья - не огорчились, что я "взорвал" их сына, и более того, даже гордятся повестью. Если Пашка ведет себя с их точки зрения недостойно, пугают его: "Смотри, сволочь, вот Каледин приедет".

Мои немолодые возлюбленные из "Ку-ку" умерли, зато благоденствует немка Габи, сменившая к автору с годами гнев на милость.

Спервоначалу, после публикации повести, мои бывшие коллеги во главе с Воробьем решили, что "Смиренное кладбище" - художественный донос, и пригрозили мне суровой карой. Протрезвев, посетив одноименный спектакль в "Современнике", просмотрев фильм, приговор отменили. Александр Сергеевич Воробьев (Лешка Воробей) жив. Он не до смерти зарезал соседа, отсидел семь лет и сейчас тихо трудится на одном из московских кладбищ.

Со стройбатовцами сложнее, след их затерялся. Кто сел, кто самоубился, а кто определился в бандиты. Дружбы выпускники моего стройбата не поддерживают.

Интересно другое, Главный цензор Главмита Солодин тормозил не только мой "Стройбат", но и все, что хотело свободно двигаться. И место его в новые времена, казалось бы, у параши. Ан нет - сразу же после расформирования Главмита он был назначен... министром информации.

Вокруг "Подлодки золотой" не все так хорошо, как хотелось бы, но некоторые подвижки есть: удалось согнать с насиженного места генерального директора русского ПЕН-центра Стабникова В.Ю. (Сикин-Суров в повести). Он убыл, как сам выразился, "в другие сферы".

Мой школьный товарищ Синяк умер от жестокого хмеля и удара бревном по животу. Так же, как и в жизни, убивают его и в моей не вошедшей в эту книгу повести "Берлин, Париж и "Вшивая рота". Оживил я его на время плавания "золотой посудины", ибо без него не срастался текст.

Художник-документалист Ванька Серов (по понятным причинам настоящую фамилию сказать не могу) жив, здоров. Ему надоела Москва, и он с женой, продав квартиру и выдав дочку замуж, переселился куда-то за Петушки. Но не по печальному маршруту Венедикта Ерофеева, а гораздо благополучнее: купил дом в деревне, хочет строить баню. Короче, опрощается. Зовет в гости.

Поделиться с друзьями: