Записки из страны Нигде

…Кстати, о жанре рассказа. Многие литературно образованные люди считают, что рассказы писать – едва ли не самое трудное дело. Я бы сказал иначе: суть не в трудности, нет. Многоплановый роман писать гораздо труднее. Рассказ же требует мгновенного взрыва эмоций, пронзительного сосредоточия души. Это, я бы сказал, не трудный жанр, а коварный. В нем, как нигде, заметны все слабости и просчеты литератора. Рассказ не прощает художнику ни малейшей фальши, которая может пройти незамеченной в большой сюжетной вещи».

Конец цитаты.

То есть в сюжетной вещи можно пропустить фальшь, но в рассказе, который требует «пронзительного сосредоточия души», - фальшь невозможна. Заметили, сюжет в рассказе даже не предполагается. Исключительно самокопание, «быть жадным к своему» как к чему-то ценному…

А оно, это «свое», может казаться не ценным даже у талантливого писателя. Это мусор жизни – картофельные очистки. В мимолетных мыслях, в ежедневных впечатлениях, в повседневных мыслях нет никакой ценности, пока они не «убиты» и не преобразованы должным образом, чтобы быть переведенными за волшебное стекло, в Зазеркалье.

Они, эти писатели-интроверты начала восьмидесятых, считали себя достаточно интересными и драгоценными для того, чтобы мы их рассматривали как есть, как мясо на прилавке, - они не снисходили до перехода за волшебное стекло. И порождали груды мертвых букв.

Лейтенантская проза - солдатская проза

00:00 / 26.09.2017

Про войну интереснее всего, на мой взгляд, читать так называемую лейтенантскую прозу. В промышленных масштабах она стала производиться после мировых войн, а до того мы довольствовались сочинениями в самом «худшем» случае генералов – таких, как Денис Давыдов, например. В любом случае всё это были люди крупные, и если сами не генералы, то их родственники, дворяне, связанные с высшими эшелонами командования родственными и дружескими узами. Они привыкли мыслить масштабами всего Отечества и писали соответственно.

В своем роде «предтечей» лейтенантской прозы, может быть, можно считать «Валерик» Лермонтова. Но все же это стихи…

В массе своей лейтенантская проза – это человеческий ответ на тотальность войны. Чем более обезличивала война серого человечка в окопе – тем яростнее этот «человечек» отстаивал свое право быть личностью, обладать отдельной от войны и прочих товарищей по окопу судьбой, право иметь свои мысли, чувства, свой мир. Выражалось это по-разному, но именно проза, которая появилась сразу после Первой мировой и особенно после Второй мировой войн, мне кажется, буквально кричит об этом. Война больше не рассматривается с птичьего полета. Проза лейтенантов – это возможность заглянуть в лицо каждому из простых солдат, «серых человечков», и осознать, прожить его неповторимость.

Чем еще отличается проза лейтенантов? Она далеко не всегда масштабна. Автор может не сосредотачиваться на проблемах всего эпического полотна, за него это уже сделали маршалы. Созданы карты, отмечены красным и синим карандашом стрелки-направления, есть понимание охвата событий. Для лейтенанта существует его рота и каждый человек в ней. Он твердо знает, каким образом рота вписана в полк и приблизительно понимает задачи всего фронта, потому что никто не отменял слов Суворова: «Каждый солдат должен знать свой маневр», - но сосредоточен в основном на своей локальной задаче. Взять высотку. Выбить фрица из деревни. Разведать переправу. Разминировать поле. Он знает, для чего это в целом. Но самое главное – он отвечает за каждого из подчиненных ему людей.

Лейтенантская проза – это, в общем, идеальный баланс - между книгами об огромной войне, без внимания к отдельным лицам, и книгами, о которых я хочу сказать ниже.

Сейчас лейтенантская проза, в общем, иссякла. Или мне так кажется, просто выражаю свое впечатление. О минувших войнах начали публиковать «всю правду», «окопную правду», «солдатскую правду, о которой молчали семьдесят лет». Это – проза солдат, рядовых.

Внезапно выясняется, что «выбить проклятого немца с нашей земли», «взять высотку, чтобы можно было подготовить большое наступление» - все это не те задачи, которыми на самом деле жил советский солдат. Солдат страдал от вшей, грязи, сырости. Думал о еде и о том, как остаться в живых. Как избежать опасного задания. Какой все-таки хам этот политрук. Какая скотина взводный. Какое тяжелое колесо у сорокапятки. Вот эти мысли – и никаких других.

Я не сомневаюсь в том, что эти мысли – правда. И что они не только имели место быть, но и имели право быть. Но. Стоит ли тащить без разбору в литературу все то, что имело место быть?

Почему нет?

Отвечу. Солдат, рядовой отвечает только сам за себя. Да, конечно, существуют и такие рядовые, которые при случае возглавят остатки отряда, поведут за собой, которые умеют отвечать и за других. Но я говорю о тех, кто, согласно их же прозе, сосредоточен исключительно на своей еде, своей безопасности и том, где бы добыть для себя сапоги получше. «Солдатская» проза отличается от «лейтенантской» именно тем, что лейтенант отвечает за других, пишет о других, смотрит на других, на тех, кто ему подчинен, кто ему дорог, он болеет за них, - а «солдат» (автор «солдатской» прозы) смотрит себе под ноги, отвечает только за себя, болеет только за себя.

Теперь вопрос: как вызвать сопереживание читателя простому солдату? Показать ему эгоиста, который погружен в свои невзгоды? Или показать какого-нибудь лейтенанта Володьку, который в первую очередь страдает за своих людей? Мы способны страдать за людей, если смотрим на них глазами тех, кто их любит. Если человек любит себя сам, то нам тут делать уже нечего. Персонаж прекрасно справился с задачей сострадания и без нас.

Поэтому я и говорю, что лейтенантская проза – это идеальная проза о войне. О том, что каждый «одинаковый серый человечек в окопе» - это целая вселенная.

Для «лейтенанта» – не только он сам, но каждый его солдат – такая вселенная. Для «солдата» вселенной, вечно голодной и недовольной, является он сам.

«Лейтенант» и «солдат» беру в кавычки, потому что это условное обозначение направления в литературе о войне, а не прямое указание на звание автора/я-персонажа.

Нравственный максимализм

00:00 / 01.10.2017

От перечитывания того, что нравилось когда-то, обычно предостерегают: ты изменился, а некогда любимая книга – нет; возможны разочарование, обида, даже злость и наконец «разрыв отношений» с текстом, который «обманул», оказался вовсе не тем, что в памяти.

Но я обычно рискую. Нет – так нет, прощай и спасибо за то, что было когда-то.

А иногда ведь бывает и – да. Есть у меня дома особенное собрание сочинений Владислава Крапивина: девятитомник, в реале втиснутый в шесть толстых томов. 1992-93 год. Уже Екатеринбург – не Свердовск. Подарил хороший друг. Причем как «подарил» - оторвал от сердца вместе с куском плоти. Вот эти книги берегу и перечитываю.

И недавно опять перечитала «Острова и Капитаны», наверное, самый мой любимый роман у Крапивина. Или, скажем так, - тот, который для меня стоит особняком.

О том времени, о начале восьмидесятых, никто так точно и честно не писал, на мой взгляд. Никому из тех, кого я читала (а я много читала), не удалось настолько отчетливо передать тухлую атмосферу тех лет. Без какой-либо риторики, без словесно выраженной критики. Даже жуткие, по сути своей, образы Поп-физика, Классной Розы – не карикатурные, а увы, абсолютно реальный, я так и слышу их голоса. Так и вижу фигуру класснухи, даже представляю себе, во что она одета (рукава «летучая мышь», шикарные нейлоновые блузки с бантами-воротниками…) Я прямо вдыхаю запах «таверны», чувствую, как пахнет от юного наркомана Камы с его гитарой. Запах неустроенности, беды, бездомья – не телесного, а душевного. Запах мимолетного уюта на краю страшной чужой дороги.