Записки из страны Нигде

Если говорить совсем общо, то основное «мясо» текста, пространство между решающими событиями, может быть наполнено банальностями в некоторой степени, а важные эпизоды, «пики», должны быть этих банальностей вовсе лишены. Чтобы выделяться – так выделяться: и событийной насыщенностью, и эмоциональной, и стилистической.

Но это очень общее рассуждение, а вот когда доходит до конкретики – тут и выясняется: существуют, оказывается, банальности, которые невыносимы в тексте вообще. Хоть в «мясе», хоть в «костях», хоть в «мозгу» произведения. Нигде не выносимы.

Мы ведь (авторы) – чего хотим? Чтобы наше произведение читали. Мы расставили ловушки и потираем ручки: сейчас любопытный зверь читатель всунет туда свой нос... так, подошел, нюхает, усы встопорщил... забрался... капкан захлопнулся, теперь, брат, не вырвешься!..

Но что это? Вот он зарычал, дернулся... капкан рассыпался, зверь бежит! Эй, стой, мы так не договаривались! А он еще лапами землю кидает в знак презрения. Вроде как – дурной ты капкан, братец, поставил.

Почему? Одна из причин, по которой мы не можем удержать читателя, - попытка напичкать его банальностями. Да, мы знаем, что читатель, как и всякий человек, любит встречать знакомые слова. Ему это приятно. Он приблизительно (или даже точно) знает, что такое экзистенциализм. Он в курсе, как действуют файерболы (если я правильно пишу это слово). И так далее. И мы, как гостеприимные хозяева, конечно же, обязаны подать ему чай в чашке, а не селедку на газете. То есть – нечто знакомое и ожидаемое.

Но что бывает, когда ты вливаешь в гостя восьмую чашку? Недаром сложил народ пословицу «чай не водка, много не выпьешь». Перебор банальностей я встречала и у совсем начинающих авторов, и у авторов маститых и широко разрекламированных. В обоих случаях поступаю одинаково – не трачу свое драгоценное время на скучную книжку. Не сумел удержать мое читательское внимание – прощай.

С чего бы я никогда не посоветовала начинать книгу, - так это с пространного рассуждения о смысле жизни, о мирах, о мироздании. Или, как Лев Толстой в «Войне и мире» начинает аж целых две части: «ум человеческий устроен таким образом, что...» - и на две страницы о невозможности охватить умом человеческим сущность движения. Тут нужно очень крепко сцепиться с Толстым во внутреннем диалоге, чтобы не сорваться и не пропустить эти страницы.

А если ты еще не вошел в роман, если только-только раскрываешь текст – и вдруг на тебя обрушивается водопад чужих рассуждений - сто раз где-то читанных и даже в свое время высказанных на перемене в разговоре с лучшей подругой? Да и добро бы «мыслей», а то какие-то перепевки: например, что наши мысли могут быть в другом мире материальны или что ежели где во вселенной что-либо отнимется, то в другом месте непременно прибавится.

Такая идея может послужить сюжетообразующей, но не нужно ее в лоб высказывать, да еще в простых, банальных выражениях. Это ведь не «как здоровье бабушки», это все-таки мысль о всеобщем устройстве всего.

Милость к падшим

00:00 / 06.11.2017

Учили, помнится, нас на прекраснодушных словах: «Лучше быть жертвой, чем палачом». С моей точки зрения, что палачом, что жертвой быть одинаково неполезно для нормального душевного состояния человека, любое участие в этом процессе калечит психику, иногда необратимо.

Есть и смягченный вариант этого «призыва»: всегда быть душой на стороне угнетенных, униженных и оскорбленных. Здесь и «милость к падшим», и даже слова Кутузова по отношению к пленным французам, которые, конечно, вполне заслуживали того, чтобы их побили, но когда их уже побили и когда они отморозили себе уши, - вот теперь «их и пожалеть надо». Да кто же спорит, после того, как потыкали носом в то, где нагадили (а французы, что бы об их природной куртуазности ни говорили, на нашей земле здорово нагадили, и были отдельные личности, вроде партизана Фигнера, которые никогда не избавились от лютой ненависти к ним), - после этого да, и «пожалеть можно».

Литература учит жалеть, сострадать. Становиться на сторону слабого. Особенно когда все на одного. Когда с одной стороны – Личность, а с другой толпа, «людское стадо». Цветаева, вспоминая о Волошине, говорила, что он защищал красного от белых, белого от красных, одного – от многих, и это в первую очередь.

Вот так мы и воспитаны, внутренне, в мыслях и мечтах (если не физически) защищать слабого от сильных или от толпы.

Недавно в разговоре опять всплыл, не к ночи будь помянут, фильм «Чучело», именно фильм, который столько обсуждался, столько звону наделал и так прочно засел в мозгах, хотя господи, сколько ж лет-то уже прошло…

Я пытаюсь понять, почему же девочка-«чучело» не вызывала у меня сочувствия, напротив – вызывала яростное отторжение. Вряд ли потому, что она потом побрилась налысо в знак протеста. Кстати, меня бы подобная акция не впечатлила, ни в детстве, ни впоследствии.

В чем же дело?

Неужели я такая плохая и, забыв завет Пушкина о «милости к падшим», внезапно сделалась человеком толпы, тем, кто в стае злобных зверенышей нападает на Личность, на Одиночку, на Того, Кто Не Похож На Других? Ведь я же всегда мечтала таких защищать…

А я скажу – что произошло. Да, стая зверенышей нападала на девочку, травила ее. Но за девочку заступалась гораздо большая и куда более могущественная армада: учителя, кинокритики, взрослые, родители… да все! Все они объединились и выступили против обычных школьников. Огромной могущественной стаей.

Вот кто, например, я или мои одноклассники? Мы - потомки Пушкина? Мы - Одиночки, Не Похожие На Других? Нет, мы самые обычные ребята, в нас есть и хорошее, и плохое, и духовное, и душевное, и телесное, и постыдное, и возвышенное. Сегодня мы спасаем котенка, завтра грубим продавщице в отделе канцтоваров. Так за что же на таких, как мы, напустилась вся эта орда могущественных взрослых? За то, что мы не потомки Пушкина? За то, что мы не высокодуховные? Ну простите, это же вы нас родили не потомками Пушкина, это же вы нас воспитали не высокодуховными, а самыми обыкновенными, иногда хорошими, а иногда не очень.

В принципе, для меня нет смысла внутренне заступаться за девочку-«чучело». За нее уже мощно заступились. И роно, и учительница литературы, и пионервожатая.

Кроме того, с героиней мало кто себя ассоциировал. Очень уж она исключительная. А «нас» показали такими мерзавцами, что клейма негде ставить, - отсюда протест: мы не такие, не надо на нас клеветать и нас же, за собственную же клевету, осуждать! Вот какие эмоции вызывал во мне тогдашней фильм «Чучело».

Я и сейчас считаю, что опасно бывает перестараться, изображая «не такого» героя. Если читатель или зритель не ассоциирует себя с чужаком никаким боком, если читатель ощущает массированное давление на себя со стороны «правильной критики», которая ему указывает – кому сочувствовать и на чьей стороне быть, - читатель взбунтуется и, кто его знает, может быть, сделает – не чучелко, но куколку вуду и навтыкает в нее иголок.

С защитой «падших» стоит быть аккуратнее. Не все обыкновенные люди – палачи, не всем нравятся лысые девочки, не все терпеливо сносят наезды со стороны роно и учителей литературы.

Еще о банальностях

00:00 / 08.11.2017

Есть другой вариант банальностей, условно назовем его «экзистенциальным». (Очень условно). Вот, предположим, автор задался целью – показать, как плохи, как жестоки, как неприятны люди. Возьмем Стивена Кинга с его маленькими городками, куда приходит Зло и где люди, один за другим, поддаются соблазну и становятся приспешниками этого Зла.

Где гнездится плохое в человеке? Ответ очевиден – в душе. А душа у всех разная, соответственно, и соблазн, и схема падения перед Злом для каждого своя. В этом интерес романа, его урок, его предостережение.

Но что бывает, если автор концентрируется на теле? «Я покажу вам, как плохи люди» - и дальше следуют подробности их санитарной и половой жизни. История с женским взрослением Воспламеняющий Взглядом у Кинга – да, там имеют место кровотечения как факт физиологии, - это ведь не история ее «тушки», это рассказ о глубочайшей травме ее души. И травма началась не с физиологии, а с отношения к ней других людей, с чувства, с эмоции.