Записки прижизненно реабилитированного

— Сегодняшнее собрание не только доказывает полную аполитичность вашей комсомольской организации, но и свидетельствует о том, что разоблаченный враг Иголкин пустил здесь глубокие корни, — услышали студенты.

В последующие двадцать минут второкурсники узнали много неожиданного как о бездне своего падения, так и об опасностях, подстерегающих советского молодого человека и уготовленных ловцами душ из империалистических разведок, натравивших на них Иголкина.

Исключение Василия Иголкина из комсомола состоялось в абсолютной тишине. Под сводами бывшей церкви Божьей Матери взыскания погибших стояло молчание, словно это была еще одна только что закончившаяся панихида.

Нет личного дела — нет и человека

Расширенное партийное бюро, на котором рассматривалось положение дел на вверенном доценту Филину факультете, проходило бурно. Тон задавал директор, профессор Павлин. Выходило, что обезвреженный Иголкин совершил преступления и пустил корни на факультете лишь потому, что этому способствовал декан, который оказался неспособным управлять студенческим коллективом. Поняв установку, собравшиеся накинулись на Нестора Поликарповича. Надо сказать, что Филин знал управу на Павлина и перед заседанием партбюро заходил к своим покровителям в Управление высших и средних экономических учебных заведений просить о поддержке. Узнав о существе дела, те ответили неопределенно. Но оказалось, что Управление не подвело. Присутствующий на заседании высокостоящий начальник, подождав, пока все отговорятся, с иронией заметил:

— А где был руководитель института, профессор Павлин, когда Иголкин пускал свои преступные корни в студенческой среде?

Все поняли установку. Самые смелые набросились на директора. В итоге и директор, и декан получили по строгому выговору с предупреждением по партийной линии. Кроме того, Павлин дал выговор Филину по линии административной, а сам получил такое же взыскание от Управления. Оба остались работать на прежних местах, и оба надолго запомнили бывшего студента Василия Иголкина.

Ночью, после заседания партийного бюро, к Нестору Поликарповичу во сне явился его погубитель Василий Иголкин, точнее — не сам злодей, а его личное дело. Улыбнувшись с маленькой фотографии, Иголкин спросил:

— Нестор Поликарпович, как используются в наше советское время развалины Иверского монастыря на Валдае? — Не дождавшись ответа, он заявил: — У вас нет достаточной твердости в знаниях.

Личное дело Иголкина приходило в сновидениях каждую ночь, а вопросы становились все хуже:

— Нестор Поликарпович, поясните, какая экономическая выгода получена от закрытия монастырей? Сколько их было в проклятом прошлом и сколько осталось в СССР?

— Нестор Поликарпович, скажите, пожалуйста, какие реки пересекал поезд, который в 1920 году вез на атеистический смотр в Москву мощи и раку Александра Невского из Троицкого собора Александре-Невской лавры в Петрограде? Где сейчас спрятаны мощи?

Нестор Поликарпович чувствовал, что сходит от снов с ума. Избавление принесли не врачи. Во второй половине дня, когда Филин подсчитывал, сколько часов осталось до новых ночных мучений, в деканат пришел незнакомец. Предъявив удостоверение сотрудника МГБ, он потребовал личное дело бывшего студента Василия Иголкина. В тоненькой папке ничего не было, кроме автобиографии, анкеты, документов о сдаче вступительных экзаменов, аттестата зрелости, данных об учебе за полтора года и приказов о зачислении в институт и переводе с первого курса на второй. Тем не менее сотрудник МГБ забрал личное дело с собой, заявив, что оно необходимо для ведения следствия. Филин понял, что он спасен: теперь и сам Иголкин, и его личное дело находятся в надежном месте, откуда возврата нет. Сновидения действительно кончились. Филин забыл об Иголкине.

Ночью перед приходом бывшего студента в деканат кошмарное сновидение повторилось. К Филину явилось на этот раз не личное дело, а сам Василий Иголкин.

— Быстро назовите прежние названия городов, носящих имя товарища Сталина. Это необходимо для возвращения отнятых исторических наименований, — потребовал студент.

Декан страшно закричал. На крик сбежалась вся семья. Вызвали «неотложку». Несмотря на запрет врача и причитания деканши: «Нестор, побереги себя», — Филин утром пошел в институт, навстречу своей судьбе.

— Здравствуй, здравствуй! — с не меньшей робостью, чем обратившийся к нему с приветствием Иголкин, ответил декан. — Зачем пришел и что ты от нас хочешь?

— Хочу восстановиться на учебу, — заявил погубитель. — Я освободился по амнистии со снятием судимости. Вот справка, подписанная самим полковником Чеченевым! Вот зачетная книжка, в которой есть ваша подпись. — Иголкин протянул документы декану.

— А личное дело ты тоже принес? — спросил Филин с тревогой.

— Личное дело? Нет. А зачем? Оно находится у вас в канцелярии, — удивился бывший студент.

Нестор Поликарпович понял, что он спасен. Иголкинское личное дело отсутствовало, а раз не было личного дела, то не было и человека. Обретя былую уверенность, Филин твердо сказал:

— Ни о каком восстановлении в институте не может быть и речи. Твой Чеченев нам не указ.

— Мы на комсомольском собрании курса, по моему предложению, единогласно изгнали тебя из комсомола, — подключился Перешибинос, — и не примем опять в коллектив. — Владлен забыл добавить, что он не только предложил исключить Иголкина из комсомола, но и внес поправку, согласно которой преступник считался исключенным из ВЛКСМ не с даты проведения собрания в середине мая, а на месяц раньше, то есть еще до своего ареста. Поправка была принята. Активу и администрации казалось, что это снимает с них обвинение в потере бдительности. Перешибинос забыл также сказать, что при единодушном голосовании за исключение Иголкина из ВЛКСМ 10 из 180 участников собрания воздержались. На такое действие при открытом голосовании требовалось не меньшее личное мужество или недомыслие (мотивы одних и тех же поступков бывают всякие), чем для того, чтобы закрыть грудью амбразуру вражеского дота.

— Ты с позором исключен из комсомола и не можешь быть студентом, — дополнил представитель партбюро Радий Клест.

Бывший заключенный вспоминает, как надо обращаться с придурками

Вместе с деканом уверенность обрел и бывший заключенный. Человек СЕЕ-884 понял, что люди, собравшиеся перед ним в деканате, и лагерные придурки принадлежат к одному и тому же племени.

Он почувствовал, что в дальнейшем его ждет бесконечная череда подобных встреч. Впереди был вечный бой.

И на Медном Руднике, и в институте экономических проблем придурки были приглаженны и аккуратны. Лагерная придурня носила казенную одежду первого срока и что-нибудь разрешенное только для них вольное — рубашки, свитера, ботинки и даже куртки. Украшениями служили прямоугольники белой материи с личными номерами, аккуратно пришитые на одежде — на груди, правой руке, спине и шапке. В красоте номеров соревновались. Высшим шиком считался знак рабства, вышитый на материи цветными нитками или нарисованный замысловатым шрифтом. Институтская придурня ходила в приличных костюмах, надевала красивые рубашки и галстуки. На пиджаках, в зависимости от возраста и положения владельцев, красовались значки членов ВЛКСМ и орденские планки. Значки с изображением И.В. Сталина светились на одежде каждого. Презирающее все, кроме собственного благополучия, кубло [24] придурков захватило власть в лагере и командные высоты в институте. Это подлое племя существовало за счет других людей и ничего не созидало, но неудержимо стремилось к благам жизни. Институтский актив во время учебы безнаказанно пропускал занятия, получал послабление на экзаменах и зачетах, пользовался материальной помощью и путевками, забирал себе именные стипендии, а по окончании института получал хорошо оплачиваемую работу в Москве и занимал места в аспирантуре. Если студент не принадлежал к активу, то его ждала практическая работа в дыре на периферии, будь выпускник хоть самим Адамом Смитом. Прикрываясь знаменем партии Ленина-Сталина и стягами ее верного помощника комсомола, институтская придурня была готова растоптать всякого, кто стоит на ее пути.

24

Кубло (кодла) — близко к более литературному «спевшаяся компания». Блатной и лагерный жаргон. Эти две словесности, что может показаться странным неосведомленным людям, представляют различные цивилизации, но понятие «кубло» для них является общепещерным.

На курсе Василия учился талантливый юноша Алик Гительман. Он интересовался экономикой торговли и еще студентом опубликовал несколько оригинальных и свежих научных работ. Однако в аспирантуру на кафедру экономики торговли пошел не он, а комсомольский вожак Перешибинос. Владлена, про которого говорили «это одноклеточное существо», определил в науку декан Филин. Бездарь плодила бездарь. Талантливый Алик долгие годы работал простым экономистом сначала в Сибири, а потом в Москве и на старости лет уехал в Землю Обетованную, а придурок Владлен сделал головокружительную для его ничтожных способностей карьеру.