Записки prostitutki Ket
Шрифт:
Столько лет не виделись, а поздравлять друг друга с праздниками – вряд ли это можно считать дружбой.
Перед ней сидел совершенно чужой человек, с которым у нее не было ни одной точки соприкосновения. Кроме того, давным-давно забытого, что было десять лет назад.
У каждого была своя жизнь.
У нее муж и ребенок, у него – вот так.
Лике хотелось сбежать.
Приличия диктовали ей потерпеть хотя бы часик.
Они молчали.
Она протянула ноги на стул перед кроватью.
Андрей дотянулся рукой до ее коленей и погладил их. Едва-едва.
– Положи
И Лика переложила ноги на кровать. Он обнял их, наклонился как мог и начал их целовать. Он водил губами долго, нежно, он уткнулся лбом в ее колени и молчал.
Под ним шуршала клеенка.
И Лика гладила его по голове.
Больной Андрей целовал ее колени, гладил пальцами икры, и в тот самый момент, когда Лика была уже готова расплакаться, он поднял голову, долгим взглядом посмотрел ей в глаза и проникновенно спросил:
– Пососешь?..
Моя кухня видела много историй.
Лика сидела в обнимку с чашкой и говорила:
– Он ходит по стеночке, понимаешь? Кать, под ним клеенка… клеенка, Кать! Клеенка!
– Так что, ты не пососала? – ехидно смеялась я. – А че?
– Та ну тебя! – картинно обижалась Лика. – Я срулила оттуда за три минуты. Вот так прямо встала, сказала: «Знаешь что, Андрей…» И ушла. В жизни больше не поеду!
Я, конечно, очень надеюсь, что он поправится, но пусть это счастье развлекает кто-то другой…
Фамильная клетка
Даше исполнилось тридцать три года. Не тридцать один и даже не тридцать два, а целых тридцать три. Это было позавчера. А сегодня мы сидим на моей кухне и маленькая Анечка, Дашина дочка, чирикает о чем-то своем на стульчике в углу.
Мы разговариваем, потом Дашка вдруг надолго замолкает и, пока я завариваю чай, говорит внезапно, как будто не мне, а самой себе:
– У меня не получилось, Кать. А знаешь, так теперь, наверное, будет всегда.
У Даши было трудное детство. Авторитарная мама-врач и не менее авторитарный папа-военный. И Даша до сих пор не понимает, как им это удавалось, но жили родители в гармонии друг с другом. Двое сильных людей, два лидера – они, наверное, просто боялись давить друг на друга.
Но у них была дочь.
Сначала Дашу таскали по гарнизонам, меняли школу за школой, потом родители осели в Питере.
Единственный ребенок в семье должен вырасти человеком, причем человеком с большой буквы Ч.
Воспитывали Дашу в дисциплине, все было очень по-армейски, и Даша до сих пор с содроганием вспоминает те строго пятнадцать минут, отводившиеся на завтрак.
Стерильная жизнь – никаких кошечек, собачек, крысочек и прогулок с друзьями по грязным подъездам.
Все силы только на учебу. Английский, французский, немецкий (вдруг французский не понадобится), фортепиано, танцы, плавание. Все для того, чтобы ребенок нашел свое место в жизни.
И Даша училась. Училась лучше всех. Спортсменка, с идеальным музыкальным слухом и знанием трех языков.
В самый лучший университет, на самый лучший факультет – все сама, без блата, но под покровительством отца.
Староста
в институте, главред студенческой газеты, молодец, молодец, молодец.В двадцать Даша захотела жить отдельно. Мама заохала и прикинулась сердечницей, папа заорал и задал несколько вопросов, ответы на которые ему были не нужны.
Как это – отдельно? А как же институт семьи?!
Нет, нет и еще раз нет!!!
Даша устроилась на приличную работу.
Даша защитила кандидатскую на какую-то сложную тему, вроде «Влияние сообщающихся сосудов на философский аспект французского творчества Шопена в период Великой Депрессии».
Спустя время она принялась за докторскую, но на работе словила повышение, и докторскую пришлось отодвинуть на неопределенный срок. Большую часть заработанного Даша отдавала матери с отцом.
На стройматериалы для дачи, на ремонт в квартире и снос стен, на новую кухню и дорожку к клумбам. Родители лучше знали, куда вложить деньги, и не понимали, зачем они нужны такой молодой Даше – вещи у нее есть, а кушать можно дома.
О следующем повышении Даша, не будучи полной дурой, решила умолчать. И на кровно заработанные, прикрываясь командировками, стала путешествовать. Наконец-то вырвалась из дома.
Сначала с подружками в Болгарию, а потом и в одиночку – откуда у подружек столько денег, чтобы несколько раз в год мотаться по заграницам?
Берлин, Мюнхен, Кельн, Париж, Прага, Вена, Краков – перед глазами был весь мир.
В Афинах Даша познакомилась с греком – ах, каким был тот грек! Голубоглазый, накачанный. Аполлон, не иначе. Только достоинство у него было далеко не аполлонское. Лучше, лучше! С ним-то у Даши и случился первый раз.
И Даша поняла, что много в жизни упустила.
В Париже – французы, в Кракове – поляки, потом венгры, шведы, датчане…
Новая страна – новый мужчина. Везде Даша наметанным уже глазом вырывала из толпы того самого – ненавязчивого хорошего любовника, яркого, да что яркого – самого лучшего представителя своей страны. Дорвалась до того, чего всю жизнь была лишена.
И правда, а то б познакомилась с таким в семнадцать, да замуж бы вышла, родила б – и какие уж тут путешествия.
Но в семнадцать познакомиться не дал отец. В семнадцать, в двадцать, в двадцать пять… Каждого, кто претендовал на сердце или хоть на вечер в кино с дочерью, папа отметал за непригодностью. Не для того свою кровиночку растил.
А вышло, что для фюреров да лягушатников.
И Даша поняла вдруг, что, чем дальше она от дома, тем больше там любви и меньше опеки. К тому моменту Даше исполнилось двадцать девять. И тут подружка позвала в Египет.
Даша взяла отпуск и поехала. Солнце ударило в голову, вокруг были мужчины, молодые, много. Свежие, накачанные, с мускулистыми руками и смуглой кожей.
Гуляй – не хочу.
Она и погуляла. Вечер – с одним, вечер – с другим, а вскоре встретила Ваэля.
Высокий черноглазый художник из Хургады, он покорил ее сердце сразу и, похоже, навсегда. И случилось то, что должно было случиться: она стала ездить к нему каждые две недели, хватая на работе то больничные, то отпуска.