Записки prostitutki Ket
Шрифт:
И когда Боря возвращается в шесть вечера выходного дня, целует Аллочку, уныло просидевшую весь день перед теликом, и говорит сердито: «Как же меня эта Оля достала, ничего сама решить не может…», Аллочка смотрит в его глаза и понимает: они светятся какой-то странной мужской гордостью.
Совсем немного времени понадобилось Аллочке, чтобы понять: что бы Боря ни говорил, как бы он ни ругал Олечкину несамостоятельность – он страшно горд, что может ей помочь.
В эти моменты он мужик-мужик-мужик.
Я расстилаю сверху свой матрац
– Эээх, неправильно это все…
– Что – это? – немного стыдливо спрашиваю я, потому что предполагаю, что сейчас, вполне возможно, начнется нотация на тему чересчур короткой юбки.
– Разве ж так можно?
– Как? – уточняю я на всякий случай.
– Ну зачем ты сама за тем матрацем полезла, ну ты же девушка…
И пока я думаю – а в самом деле, зачем? – дед говорит мне:
– Вот тут сидят двое молодых людей, стрельнула бы глазками, попросила бы их, они б тебе мигом этот матрац спустили…
– Да я как-то сама привыкла, – удивленно отвечаю я, – да и они вещи раскладывали, а я хотела уже… Это ж нетрудно…
Дед садится напротив:
– Девочка, я не сомневаюсь, что ты сильная и независимая. И вообще сейчас время такое – женщины все почти независимые, эмансипированные. И мужикам-то, мужикам не дают себя мужиками почувствовать. Все сами, все сами. А зачем сами? Ты-то можешь сама этот матрац спустить, и сама можешь сумку до дома дотащить, и кровать передвинуть ты тоже сама можешь – да. Но зачем, зачем самой-то это делать? Если можно просто улыбнуться и попросить. А то пока ты все делаешь сама – никто не возьмется тебе помогать. А зачем? Сама ж справишься…
У Аллочки случился когнитивный диссонанс. До нее, кажется, впервые дошло, что все то, что она делала до сих пор, – может, и неплохо, но не слишком правильно.
– Как же это так выходит, – задумчиво говорит она мне, помешивая чай, когда мы сидим вечером на ее кухне (Боря встречает Олечку), – почему он мне говорит, что не любит, когда женщины ведут себя, как безрукие и безмозглые, а сам бежит, как только она звонит?..
Я рассказываю Аллочке про деда и поезд.
И про то, что мы так привыкли быть самостоятельными, так привыкли быть независимыми и сильными, что уже совсем забыли, как это – быть женщинами. Ну, такими, какие были раньше.
Когда они, женщины эти, ходили в огромных пышных платьях и не держали в руках ничего тяжелее зонтика. Впрочем, с зонтиком тоже все было непросто.
– Ах, граф, а не подержите ли вы мне зонтик над головой, а то я так устала, так устала от этой жары…
И куда было деваться графу – он держал. Держал и млел. И знал, что только так и надо.
Зонтиков нет. Есть сумки, которые, в общем-то, несложно донести самой. Есть лампочки, которые очень легко вкрутить. Есть таксисты. Есть консультанты в магазинах, которые за пять минут подскажут про обои, клей и плитку. И, если надо будет, мы сами разберемся, как включается шуруповерт.
А уж гвоздь забить или нож поточить – и вовсе дело нехитрое.
Какие там невинные глазки?..
Сама,
зайка, все сама.И подхватит зайка сумку, и вкрутит лампочку, и купит плитку. И будет зайка гордиться своей самостоятельностью.
Мужик обходит зайку стороной. Чует он нутром, инстинктом: зачем зайке мужик, если она все может сама?
И потом, где-нибудь на девичнике, скажет зайка, что помельчал мужик… И остальные зайки закивают головами понимающе.
И не придет им в голову, что мужик – он давно уже отвык от зонтиков и сам не догадается, что зайке тяжело. А как тут догадаешься – если она всем своим видом демонстрирует: могу сама.
И вот бы зайке расслабиться и научиться, наконец, быть слабой. Или хотя бы такою казаться. Просить встречать, оберегать, советовать и помочь точить все эти чертовы ножи.
Но зайка не просит. И сама – сама – ходит, носит и точит.
Это же так прекрасно – ни от кого не зависеть. Правда ведь?
Судьба-шлюха
Утром я вышла от клиента, который купил ночь и до самого утра мурыжил меня с перерывами на чай, кофе, сигаретку. Состояние у меня было – совсем не ахти. Трусы лежали в сумке.
Закурила возле лифта, спускаться по лестнице не было ни сил, ни желания. Лифт отчего-то не ехал.
Я чертыхнулась и поползла вниз на полусогнутых ногах. Через три этажа поняла: это легче, чем казалось сразу.
И вдруг вижу – воздушные шарики. Много.
И чуть снизу – молоденькие девочки в розовых платьях ползают по лестнице, как крабики. Улыбаются, лепят разноцветные листочки на стену вдоль ступенек. И на подоконнике оставляют конфеты. Ну да, конечно, свадьба.
Выкуп.
Кто его вообще придумал, этот выкуп? Носится по лестнице туда-сюда, во главе с другом друга, толпа людей, и с ними обязательно фотограф – щелкает скучающие лица гостей, которым еще не налили. А жених, как дурак, должен по отпечатку помады на листочке в клеточку угадать, какую из этих бумажек чмокнула невеста.
Проходила мимо, забрала пару конфет. Со вчерашнего дня ни крошки во рту не было. Посмотрели на меня, как на врага народа. Я ехидно улыбнулась в ответ. Да пошли вы, подумала, подружки, блин, невесты. Вы б так прыгали восемь часов на мужике, чтобы «Мишек на Севере» зажимать. И мне вдруг стало отчаянно зло. Куклы, двадцатилетние куклы! У каждой – акриловый френч на ногтях, ресницы, как у Белоснежки в ее лучшие годы, кожа мандаринового цвета (странно, что еще не трескается, кажется, осталось вот-вот) и волосы длинные и густые. У двоих из трех – нарощенные.
Эдакие искусственные барби. Это их мужья будут жаловаться потом, что они за волосы держать не разрешают, да и вообще лежат как бревна. И посуду не моют…
Выходила из подъезда с мыслью о том, что свадьба лично мне чертовски портит настроение. Наверное, есть такая зависть, с которой даже мне трудно справиться. Меня такое вряд ли когда-либо ждет.
Открыла дверь парадной, а на улице – люди. Много людей. И у всех растерянность на лицах.
Дверь пропищала, все обернулись, но быстро потеряли ко мне интерес.