Заплатить за все
Шрифт:
Чего он там медлит?
— Хочу-у-у… — выстанываю я, чуть ли не со слезами, прекрасно понимая, насколько униженно звучу, и что потом так жалеть буду… Но не сейчас! Не сейчас!
— Чего хочешь, прокурорша, а? — хрипит он, отрываясь от промежности и жарко прикусывая кожу живота над кромкой нижнего белья, — говори, чего? Член мой хочешь? Да?
— Да-а-а-а…
— Какая плохая прокурорша… — смеется Горелый, — а как же твои слова про театр? А?
— Так же, как и твои…
— Сучка…
— Сволочь…
— Дрянь…
— Гад…
— Сладкая до охерения,
Это последние слова от него, который я слышу, потому что Горелый резко скользит по моему телу вверх и, оказывается, что он каким-то непонятным образом уже расстегнул ширинку!
И я получаю, наконец, то, чего хочу!
Он заполняет меня до упора, сразу грубо, сразу сильно, больно даже!
До искр из глаз!
Я выгибаюсь и несдержанно визжу, эмоции хлещут через край, в голове словно фейерверки взрываются, петарды, сразу по несколько штук!
Я не знаю, что это такое: оргазм такой или я просто с ума наконец-то сошла от напряжения и ожидания, но кайф невероятный! Чудовищный какой-то, нечеловеческий!
Горелый спешно закрывает мне рот железной лапой, наваливается сильнее, хрипит:
— Потише, прокурорша, а то пионеры твои прибегут… Неудобняк получится…
Я не воспринимаю его слова, я уже несколько долгих, невероятно счастливых минут — не человек, а какая-то непонятная, но очень чувствительная субстанция, биомасса.
Горелый на пробу выходит и скользит обратно, и я снова взвизгиваю.
— Громкая какая… А на озере тогда чего молчала? — удивляется он, не убирая руку и начиная двигаться все сильнее и размашистей, отчего меня буквально размазывает по кровати.
Каждое движение его члена что-то цепляет внутри меня, до сих пор нетронутое, но явно крайне чувствительное, до сладкой, мучительной, томной боли, которая накатывает волнами, и с каждой волной все сильнее и сильнее.
Я беспорядочно трогаю Горелого, навалившегося на меня всей своей немаленькой массой и продолжающего прочно запечатывать мне рот, глажу по плечам, предплечьям, скольжу пальцами по затылку, пока он, наконец, не перехватывает оба моих запястья одной ладонью и не припечатывает над головой, жестко и крайне доминантно.
— Не дергайся, прокурорша, — рычит он, уже срываясь на бешеный, безумный ритм, который мое тело радостно, с огромной готовностью приветствует, — потом поиграешь… Вся ночь впереди…
Вся ночь… Боже, вся ночь… Кайф какой…
Я подчиняюсь ему, умирая от удовольствия и от того, насколько это, оказывается, сладко, подчиняться такому мужчине…
И полностью растворяюсь в диком, первобытном ритме, самом правильном сейчас, самом нужном.
И кончаю, мне кажется, даже не один раз, потому что тело выгибает, меня трясет и трясет без остановки, а наслаждение такое, что в какой-то момент отключаюсь даже.
Горелый матерится, ему мало, выходит из меня, переворачивает на живот и опять берет.
И в этой позе я кончаю еще раз…
Он опять матерится, делая последние, финальные рывки такой силы, что у меня там, внизу, сто процентов синяки будут, и падает, в последний момент умудрившись завалиться на бок и не придавить меня с разбега
всей своей огромной массой.Но мне хватает и тяжеленной, словно бревно, лапы, безапелляционно, очень по-хозяйски подгребающей к горячему, как печка, боку.
Я лежу, оглушенно пялясь в темноту и пытаясь осознать себя в новом, изменившемся навсегда пространстве…
В мире, где я — уже не серьезная, очень расчетливая, холодная даже Карина, а просто нечто аморфное, текучее, мягкое… То, что можно мять, трогать, делать всякие непристойные вещи… И не хочу думать, почему мне это вдруг нравится…
И вообще, что это такое было?
— Что это было? — вопрос глупый, но искренний. Ответа не жду, разве что насмешки, больше для себя задаю, и потому чуть-чуть удивляюсь, когда Горелый говорит:
— А это, прокурорша, называется: не верь зэку на слово… Странно, что ты до сих пор этого правила не знаешь…
Глава 22
— Всем остальным словам твоим тоже не верить? — уточняю я лениво, нисколько не удивившись. Гад и сволочь, что с него возьмешь? Трахается, конечно, как бог, но от этого быть тварью не перестает.
Вот почему все мужики, которые хоть что-то в моей душе умудрились задеть, по итогу оказываются проходимцами и сволочами?
Горелый даже меньший гад, чем Стасик, он хотя бы не прикидывается положительным героем…
— Ну… Смотря каким… — усмехается Горелый, а затем внезапно проводит языком по моей шее. Кожа мгновенно реагирует россыпью сладких мурашек, и я не могу сдержать судорожного вдоха, ежусь, ощущая, как волоски по всему телу дыбом встают, а низ живота принимается ритмично сокращаться.
— Вот уж точно сортировать их не собираюсь… — хриплю я, старательно делая вид, что вообще ничего сейчас не произошло, и я не попыталась кончить от одного только его прикосновения. — Проще уж вообще ничему не верить…
— Твое право, прокурорша… — от его теплого смешка в шею, как раз в то место, которое до этого лизнул, опять ежусь, проклиная себя за излишнюю чувствительность.
Это все просто потому, что он трахается, как бог.
Это чистая физиология, тело реагирует… И ничего больше.
— Ты мне лучше скажи, прокурорша, какого хера из столицы уехала? — а он умеет быть неожиданным!
Хотя, учитывая обстоятельства, это давно бы стоило понять.
— У тебя ж там все на мази было, вроде, — продолжает Горелый, внезапно переворачивая меня на спину и нависая сверху.
Это ощущается пугающе: огромный мужик, весь состоящий из мускулов, тестостерона и наглости, лежит на мне, смотрит серьезно, и, судя по настрою, вообще отпускать не планирует. Сглатываю нервно, он перемещается взглядом на горло, затем обратно к лицу, и опять вниз…
И с хриплым рычанием припадает губами прямо к шее!
Как хищник прихватывает меня в самом беззащитном, уязвимом месте. Сейчас придушит!
Замираю, в легком ужасе и невозможно сильном возбуждении, хотя вот вообще не думала, что подобные вещи могут меня заводить, опять сглатываю невольно.