Заплатить за все

Все могло бы быть…

Вот только не с его фартом.

За этот месяц, прошедший с момента, когда люди Горелого спасли Яську из лап ее папаши, а сам Горелый отправил нахуй ее мамашу, он прокуроршу не видел ни разу.

Просто потому, что и не искал, не старался попасться на пути, как раньше.

Наоборот, вперся в работу, благо, ее было до гланд. Сельское хозяйство, мать его… Как там? Хочешь качественно разориться, вложись в сельское хозяйство?

Очень верная поговорка.

Горелый вкидывал и вкидывал бабло, а поток расходов не прекращался.

Хорошо, что было, откуда брать.

Чистый, матерно поорав по телефону в очередной раз, тем не менее, исправно переводил долю Горелого на его счета. А там хватало не на одно такое хозяйство.

Так что Горелый мог позволить себе меценатничать, чем и занимался с неожиданным удовольствием.

И старательно не пытался копаться в себе, выяснять, почему его намертво приколотило к этой деревне.

Что ему тут надо?

И сколько это все будет продолжаться.

За Кариной по прежнему смотрели его люди, регулярно предоставляя ему отчеты, фото и видео. И Горелый их просматривал, уверяя себя, что делает это исключительно из-за обеспечения безопасности мелкой засранке. Типа, мы в ответе за тех, кого приручили и так далее.

А на ее мамашу он вообще не смотрит. Да.

Да и было бы, что разглядывать, в самом деле!

Ну не на то же, как она у ворот стоит? Урок ведет. В школу идет. В огороде торчит. Засранку свою ругает, а потом целует. Вечером перед окном сидит. За занавеской раздевается, и силуэт такой, очень четкий…

Короче, вообще не интересовался Горелый жизнью прокурорши. Нахер она ему сдалась?

— Владимир Петрович, о чем задумался? — голос свата вырывает Горелого из раздумий, и заставляет с досадой затянуться и выдохнуть сигарный дым.

— Да так… О перспективах… — туманно отвечает Горелый.

— Перспективы — это хорошо… — Кивает Федотов, — Вовка, ты куда?

Уже добежавший до ворот младший сын возвращается обратно, останавливается перед верандой:

— На вызов.

— Дежурный, что ли?

— Нет… Но надо… Помочь…

— Владимир Викторович, — появляется в воротах девушка, невысокая, очень фигуристая блондинка, с наивно распахнутыми глазами в пол-лица, этакая кукла для взрослых утех, настолько няшная, что Горелый с Федотовым невольно окидывают ее по-мужски оценивающими, очень внимательными взглядами, — ой… Простите…

Девушка краснеет, становясь еще привлекательней, резко подается назад и исчезает за воротами.

А взгляды мужчин обращаются на досадливо хмурящегося Вовку.

— Слушай, я все понимаю… И даже очень понимаю, сын, — спокойно отмечает Федотов, — но твои… вызовы могли бы подождать. Все же, день рождения сестры…

— Да это вообще не то, — раздражается Вовка, — вы чего?

— Да мы-то ничего, — усмехается Горелый, — хорошая девочка…

— Да она вообще не то! — Вовка с досадой оглядывается на ворота, — это просто…

— Ну да, ну да… — кивает его отец, — ладно, иди…

— Это, в самом деле, не то, что вы… — пытается пояснить Вовка, но заметив на лицах старших откровенно насмешливые ухмылки, только зло дергает плечом и выметается за забор.

Горелый и Федотов провожают его добрыми, чуть завистливыми взглядами.

— Знаешь, Владимир Петрович, — задумчиво говорит Федотов, — я иногда думаю, что очень хочется вернуться во времена своей молодости… Так жаль каких-то упущенных возможностей… Но затем смотрю на жену, детей… И понимаю, что нет, не хочу я никуда возвращаться. И все мои возможности здесь, рядом… А у тебя такое бывает?

Горелый пожимает плечами, не комментируя.

И думая, что он бы тоже не хотел вернуться.

Потому что, даже вернувшись, некоторые возможности не используешь. Не всегда это от тебя зависит…

Глава 27

Озеро встречает меня легким обиженным плеском.

— Ну, это мне обижаться надо, — укоряюще шепчу я, — кто меня чуть не убил?

Озеро независимо сверкает утренними холодными бликами на волнах, как бы намекая, что оно ни при чем, что самой думать надо и не лезть туда, где ледяные ключи бьют.

Я вздыхаю, бросаю на землю плотное покрывало-пенку, сажусь на берегу.

Вдыхаю морозный ноябрьский воздух.

В этом году зима поздняя, наверно, будет. Осень прошла без дождей, с длительным, теплым бабьим летом, и снега до сих пор не выпадало.

А здесь, у озера, даже не все деревья еще облетели, и берега нарядные такие, разноцветные, смотреть приятно.

Я не была тут с того самого дня, как чуть не утонула.

Не могла себя заставить прийти.

И вот сегодня утром что-то словно под локоть толкнуло.

Посмотрела на мирно спящую Яську, уютно морщащую расцарапанный носик, это она котенка притащила, светленького, мастью прямо в нее. И такого же бедового. Сейчас этот мелкий шкодник, успевший за один день перевернуть мне пол дома вверх тормашками, тихонько примостился на подушке у дочки и мурчал, словно мини-трактор.

Представила, что у меня не одна такая девчонка, а две… Ох…

Вздохнула и тихонько вышла на крыльцо, замерев на мгновение от прохладного воздуха, щедро забравшегося за ворот кофты.

Прихватила с вешалки старый и страшный, как вся моя прошлая жизнь, пуховик, нацепила, всунула ноги в здоровенные резиновые сапоги, накинула капюшон, взяла пенку, на тот случай, если вздумаю посидеть где-нибудь, и пошла тихонько по знакомой тропинке.

Не то, чтоб я прямо на озеро планировала, но как-то само так получилось. Вывелось.

И вот теперь я сижу, смотрю на гладь воды, серую, но не мрачную, скорее, спокойную такую…

И так на душе легко становится.

Словно озеро, простив мне долгое отсутствие, привычно делится своей природной энергией, заряжает ею до самой макушки, как батарейку.

Мысли текут ленивые, легкие такие.

А взгляд невольно возвращается сначала к тому месту, где тонула, и продирает легкой дрожью от воспоминаний… Навсегда это со мной останется, похоже: боль, страх, гладь воды, сомкнувшаяся надо мной, мутное пятно равнодушного солнца сверху…

И грубые руки, тянущие меня к свету. К жизни. Делающие больно. Но эта боль нужна, чтобы жить…

Старательно обхожу взглядом место на берегу, где мы с Горелым… Ох…

Взглядом-то обхожу, а все равно вспоминаю… И от воспоминаний этих горячо делается. Жарко даже.