Заплатить за все
Шрифт:
И на минуточку жалко.
Что все вот так…
Нет, я объективно понимаю, что все к лучшему… В конце концов, у нас никакого будущего изначально не было.
И то, как он себя потом повел, лишний раз это доказывает.
Но все же…
Меня иногда преследуют эти воспоминания. Горячие губы его, руки грубые, властность и опытность в постели. Рычание, сдержанное, хриплое. Пошлые слова на ухо, жаркое дыхание в шею. Ощущение его в себе, то, как сжималась на нем, кончая…
Невероятная была у меня осень, чего уж говорить…
Наверно, хорошо, что так спокойно заканчивается…
Хотя, на самом деле, все только начинается. У меня, по крайней мере.
Мне хочется запрокинуть голову, лечь навзничь, смотреть в небо серое, осеннее.
Но если сидеть мне еще нормально, потому что пенка и пуховик под задницей, то лежать точно не стоит.
И без того слишком уж вольно себя веду. Словно и нет ничего. Словно жизнь идет и меняться не планирует. А ведь это не так…
Все же, надо бы с ним встретиться.
Сказать…
Пусть не спасибо, он четко дал понять, что никакой благодарности ему от меня не нужно, но поговорить-то надо. Нельзя вот так все заканчивать…
Солнце поднимается все выше, холодные лучи ласкают меня по щекам, и кажется, что это не лучи, а пальцы его, шершавые, прохладные… Прикрываю глаза, представив, что было бы, если бы мы тогда… Поняли друг друга. Или если бы он захотел потом меня услышать.
Наверно, что-то было бы…
Мы с ним отлично находили общий язык в кровати. Это, конечно, далеко не все, но много. А еще он, несмотря на свое демонстративное нежелание со мной общаться после всего случившегося, каким-то странным образом дал понять, что я теперь в полной безопасности.
Стас пропал, словно его и не было, с концами. Словно это просто сон дурной был.
Я поначалу очень сильно хотела возмездия. За мою испуганную дочь, за мои седые волосы, да и вообще, хотелось просто понять, чего дальше ждать? Может, это временное затишье?
Горелый разговаривать со мной отказался, я и не настаивала. Помолчала в закрытую дверь. И ушла.
И в тот же день позвонила знакомому с прежнего места работы. Мы не то, чтоб были друзьями, но немного общались. В любой другой ситуации я бы ни за что не стала ворошить старые связи, как говорится, умерла, значит, умерла. Но после произошедшего меня мучил дикий страх, что все повторится. Что Стас, несмотря на такой серьезный отпор, вернется.
Знакомый мне обрадовался, на вопрос про Стаса усмехнулся и сказал, что Беленко в прокуратуре уже год как не работает. И что там был скандал дикий, когда он зачем-то сделал тест ДНК и выяснил, что оба сына не от него. Потом был развод, тоже ударивший по репутации, а где-то между этими событиями сняли с должности его тестя… Короче, черная полоса у моего бывшего случилась.
— А недавние ролики видела с его участием? — продолжил коллега, — он там пытается ребенка похитить… Прикинь? Нет, конечно, все быстро замяли. С утра еще были эти ролики, а сейчас уже нет. Но, говорят, он кому-то очень серьезному наступил на мозоль…
Ага. И я даже знала, кому.
Поблагодарив коллегу, я отключилась, вышла во двор, доползла до беседки и повалилась на скамью.
В голове вертелись странные мысли, что Горелый одним своим действием полностью прикрыл меня и Яську от опасности. Не факт, что он сделал это из добрых побуждений, так-то, у него тоже счеты были к Стасу, но разве это важно?
Важно, что Стасу, скорее всего, насовали полную панамку пиздюлин, и ему теперь решительно не до нас. И это счастье такое!
Я почему-то в тот момент именно ощутила себя на удивление спокойной, защищенной, и подумала, что в нахождении рядом с такими мужчинами, как Горелый, определенно, что-то есть. Ты, по крайней мере, можешь
быть полностью уверена в том, что тебя прикроют от любой беды. Вне зависимости, как к тебе относятся. Просто потому, что женщина. И что ребенок.Это… Это как-то подкупало.
Я настолько всегда и во всем привыкла полагаться лишь на себя, что подобное ощущение было новым и странным.
И приятным, чего уж там.
Насколько острую боль и неуверенность я испытывала, когда одна пыталась все вытянуть, настолько сейчас я ощущала себя за каменной стеной.
Это было тем более странным, учитывая, что Горелый вообще, кажется, забыл о моем существовании.
Нет, он никуда не уехал, по-прежнему гудела деревня, обсуждая очередную его инициативу: строительство нормальной дороги, обновление почтового отделения, открытие детского сада, а уж про будущий агро-холдинг и говорить нечего! Все мужики были в возбуждении, потому что перспективы работы открывались сказочные.
И я, бесконечно слыша вокруг, что Владимир Петрович то, Владимир Петрович это, Владимир Петрович туда, Владимир Петрович сюда, ощущала себя словно в коконе. Горелый, не приближаясь, не желая меня знать, тем не менее, окутывал собой, словно заматывал в пупырчатую пленку безопасности, даря спокойствие.
Это тоже было странно.
И тоже приятно.
То, что спокойствие мне сейчас приоритетно, я поняла сегодня утром.
И вот теперь набираюсь его, спокойствия этого, дышу морозным воздухом, улыбаюсь, ощущая ласку солнца…
— И какого хера ты тут опять сидишь?
Грубый голос разбивает мое морозное настроение, заставляет вздрогнуть, открыть глаза.
И упереться взглядом прямо в бородатое, смурное до невозможности лицо.
Горелый сидит передо мной на корточках, серьезный, злой даже, в одной футболке и спортивных штанах, на ногах резиновые шлепки. И пятна красные на щеках. Словно не шел, а бежал по утреннему ноябрьскому морозцу…
— Я… — Я как-то теряюсь даже, не знаю, что сказать, как среагировать на его появление. С одной стороны, так много хочется говорить, а с другой… Смотреть на него хочется. Я, оказывается, скучала. Это так странно… Почему я по нему скучала? Он же… Он хам редкостный… Нахуй меня послал, подарив несколько самых жутких минут в жизни, когда я реально думала о том, что умру. Именно в то мгновение. Просто дышать перестану.
И пусть он потом сделал все, что должен сделать любой нормальный мужчина, имеющий возможность помочь в безвыходной, опасной ситуации… Зато после не захотел меня видеть и слышать, поблагодарить не позволил… Мы оба хороши, чего уж там… Умеем причинять боль…
— Дура ты, Карина Михайловна, — хрипит он неожиданно низко, и изменение тональности бьет по самому низу живота, так сладко там становится, так трепетно… Ох, прав он, дура ты, Карина… Трепет какой-то, блин… Глупость…
И я хочу сказать ему, что не надо меня обзывать опять, что с меня довольно, и, наверно, еще кое-что хочу ему сказать… Но не успеваю.
Широченная ладонь тянется ко мне, мягко, но совершенно неотвратимо скользит по шее, ложится на затылок, Горелый становится передо мной на колени… И целует. Не грубо, но очень властно, обстоятельно, давая понять, что это вообще не порыв, а осознанное действие. Заявление своих прав.
И я соглашаюсь на это заявление. Открываю рот, позволяя себя целовать, отвечая. И улетая от старых-новых ощущений, горячих до дрожи во всем теле.
Горелый, похоже, чувствует что-то такое же, потому что обхватывает меня уже обеими руками, да так крепко прижимает к себе, что дышать становится тяжело.